Как выживали в «лихие девяностые» - [7]

 

* * *

Всякий раз, когда вспоминают начало перестройки, то как-то забывают одну деталь. В перестройку появилась возможность беспрепятственного копирования любых материалов. Помню, еще в восьмидесятые годы нашего ответственного за копировальный аппарат “Эра” поперли с работы, а заодно и из партии за то, что он за деньги делал  копии двух “ужасных” книг: “Закат иудейской религии” и “Техника секса”.  А в девяностые ксероксы, правда, еще не стояли на каждом углу, но во многих организациях они уже появились. И первое, что многие на них стали копировать, — это учебники английского языка, сделанные ТАМ. У меня появились издания Кембриджского и Оксфордского университетов, да еще и с кассетами. Очень были популярны также  курсы “How to survive in the USA”, “Streamline”, различные учебники делового английского. Позже появились и видеокурсы — и английского, и немецкого.  Уже в первые годы перестройки к нам стали приезжать из Англии и Америки преподаватели — носители языка.

Как-то раз мы с приятелем, перейдя Аничков мост, свернули с Невского на Фонтанку, и он предложил мне перекусить в буфете Дома дружбы. Полное его название было “Дом дружбы и мира с народами зарубежных стран”.

— Только иди мимо дежурного посмелее. Ничего не спрашивай и не оглядывайся, — предупредил меня он.

Мы прошли в буфет. Там было полно аппетитных закусок. И еще одна особенность: в помещении буфета почти не было мужчин. Полностью свободных столиков не оказалось. Проходя уже с полным подносом, мы услышали, как двое девушек перебрасываются между собой  английскими фразами.

— May we join you? — обратился я к ним.

— Да, пожалуйста... в смысле you are welcome, — засмеялись они.

Выяснилось, что тут имеются курсы английского языка, которые ведет преподавательница из Англии Хелен Орчард.

— А мы могли бы присоединиться к группе? — с надеждой спросил мой приятель.

— Если она не будет против, то пожалуйста. У нас парней мало. Точнее, ни одного.

Они переговорили с Хелен, и нас взяли.

Когда мы стали заниматься у Хелен, то поняли сразу, в чем разница между нашими преподавателями языка и английскими. Дело не только в произношении и в знании современной лексики. Дело в другом. На занятиях поднимались только ДИСКУССИОННЫЕ темы. “В споре рождатеся истина”, — говорим мы. Но в споре рождается и язык. Желание победить, найти свои аргументы расшевеливает подкорку, и мозг начинает работать активнее. А желание, чтобы преподаватель-иностранец тоже тебя понял и встал на твою сторону, не позволяет, засучив рукава, перейти на русский язык! Не было НИКАКИХ описательных рассказов “Как я провел лето”! Только “острые темы”. Это и побуждает “развязывать” язык. Лишь во время диспутов язык по-настоящему расковывается. Здесь подключаются еще и эмоциональные стимулы. Еще ведь Мишель Монтень говорил, что согласие — плохой стимул для беседы.

И еще одна особенность проведения занятий — не поочередный опрос каждого по очереди, во время которого вся остальная группа спит или переговаривается вполголоса по-русски, а острые, разящие реплики, встречные вопросы. И если обычно на занятиях только и мечтаешь: “Может, пронесет, и не спросят”, то тут наоборот — только бы дали высказаться!

Вместо набивших оскомину “Daily Worker” и “Moscow News” мы читали “Times”  и “Independent”, обсуждали проблемы  легализации проституции и сексуальных меньшинств, обсуждали вопросы плюсов и минусов бесплатного посещения музеев, легализации наркотиков.

Все занятия проходили очень непринужденно. Всякий раз ближе к концу занятий откупоривалась пара бутылок шампанского и открывалась коробочка конфет. И беседа текла при этом намного легче. Хелен призналась, что она большой любитель шампанского, но в Англии это стоит несусветно дорого. А здесь, хотя шампанское и не высшего сорта, не “Мадам Клико”, как она говорила,  но все равно очень неплохое.

Другим ее увлечением была  телятина. Она ходила на рынок и покупала парную телятину по доллару за килограмм. “Это неслыханно, — восхищалась она. — Утром я завтракаю холодной телятиной. Это завтрак миллионеров!” Правда, поначалу она расстроилась: ее английские фунты везде  принимали за конфетные обертки. И ей пришлось обменять их на доллары.

Каждый из участников этой группы приносил с собой на занятия словарь, но Хелен пользоваться словарями разрешала только в исключительных случаях. В то же время критике она их подвергала самой жесткой. “Так англичане не говорят! Я первый раз такое вообще слышу!  Что-то подобное говорила разве только моя бабушка”.

Это  была ее  реакция на наши словари. В то же время изданные в Англии словари не имели транскрипции, что для нас было очень важно. Кроме того, там содержалась масса ошибок в русскоязычной части. Именно тогда у меня и забрезжила первая робкая  идея создать новый современный англо-русский словарь...

Самое таинственное во всей истории с этими занятиями было то, что мы с приятелем не знали, где работают девушки, которые занимались в одной с нами группе. Почему-то разговор об этом всякий раз, едва начавшись,  сразу прекращался. И только на  прощальном банкете накануне отъезда Хелен домой в Англию, когда мы собрались у нее в квартире на Фонарном переулке и выпили по две с небольшим бутылки шампанского на человека, я узнал, что все девушки работали в ОВИРе. Это Отдел виз и регистраций, через который должен был пройти каждый, отъезжающий за границу. Это сейчас проблема получить въездную визу, а тогда была проблема получить визу в ы е з д н у ю.