Как выживали в «лихие девяностые» - [2]

Мы назначили продажную цену 20 копеек за календарь, хотя обычные календарики с видами городов шли по 2–3 копейки. Дрожали, конечно, страшно! А вдруг никто их не купит, и тогда куда эти триста тысяч девать?!  Но нам удалось быстро договориться с Аптечным управлением и с Управлением Союзпечати, и они централизованно развезли наши изделия по торговым точкам.

Календари наши шли влет! Правда, недели через две в ленинградской газете “Смена” появилась критическая статья о нашем календарике, причем размером в половину страницы! Поражаясь выдумке составителей, авторы одновременно возмущались ценой. Когда мы пришли в издательство, там уже были сотрудники ОБХСС, они явились по материалам газеты. Но директор издательства сунула им под нос новый закон о свободных ценах, и они, поворчав, ушли.

Кстати, совсем недавно, то есть спустя двадцать лет после их выпуска,  видел наши календарики на интернет-аукционе EBAY...

После выпуска календарей, что немного поправило семейный бюджет, я продолжал обзванивать и объезжать массу организаций с поисками работы и предложениями.  И вот как-то раз мне повезло. Я зашел в  один из кооперативов, расположенных на Измайловском проспекте и торгующим меховыми вещами. Вдруг я заметил на столе у шефа американский детектив. “Effigies” было написано на обложке. Попросив разрешения, я начал его листать. На самом деле это был роман ужасов. Художнице детского книжного издательства прислали посылку. В ней лежал...  отрезанный палец. У меня аж мороз пробежал по спине.

— Do you really like it? — спросил я своего собеседника.

Он встрепенулся:

— А вы что, английский знаете?

— I began studying English when I was five, — скромно потупясь, отвечал я.

— А как у вас с русским?

— ?

— Я имею в виду с литературным языком?

Я встрепенулся:

— Давайте я вам переведу страниц двадцать, а вы оцените.

– Хорошо, — сказал он, — через недельку занесите.

Он отошел в угол комнаты и сделал мне ксерокопии двадцати страниц.

— Понимаете, — сказал он, — надоело со шмотками возиться, хочется чего-нибудь для души. А деньги есть. Хочу небольшую издательскую фирмочку залудить.

”Да уж для души самое лучшее — это отрезанные детские пальчики”, — подумал я. Но фраза насчет наличия денег меня необыкновенно  взбодрила.

Насчет того, что английским я начал заниматься с пяти лет, я не соврал. Дело было в 1949 году.

 

“Я  УМЕЮ ЧИТАТЬ ПО-АНГЛИЙСКИ!”

Однажды отец вернулся домой с очередного заседания Дома ученых и сообщил, что видел объявление о том, что производится набор дошкольников пяти-шести лет в разговорную группу английского языка. Мне как раз было пять, а брату всего три года, так что речь шла только обо мне. Мать в те годы не работала: во-первых, двое детей, а во-вторых, отцу как кандидату наук платили достаточно, чтобы безбедно содержать семью из четырех человек.

И мать начала водить меня в английскую группу. Дом ученых был от нас недалеко — на  Дворцовой набережной. От дома мы шли так: сворачивали на Гагаринскую, она упиралась в набережную Невы, а потом вдоль решетки Летнего сада, мимо памятника Суворову шли пешком до Дворцовой набережной.

В английской группе было ровно шесть ребят. Наша учительница Римма Исааковна начала с нами с устного счета. Конечно, самой сложной цифрой оказалась  тройка — three. Этот межзубный звук надо было произносить не стесняясь высунув язык. Кстати, в школах иностранный язык тогда преподавали с третьего класса, но все равно правильному произношению этого звука никто не учил. Поэтому в школах все и говорили вместо this либо “фыс”, либо “зыс”.

В английской группе мы всё воспринимали только на слух. Например, самый популярный вопрос: “What`s your name?” — воспринимался нами не как несколько отдельных слов, а как фактически одно длинное  слово: “Вотс-ё-нэйм?”.

Потом мы начали разыгрывать целые пьески. Первой была “Three little kittens”. И ее мы тоже только устно разучивали. После репетиций  в белой гостиной было представление для родителей. Ребятам учительница раздала костюмчики котят, а я был ведущим — читал текст от автора. Я упросил  бабушку дать мне складной цилиндр — шапокляк и галстук-бабочку. В таком наряде я и вышел на сцену.

Два года мать водила меня  в эту группу, и почти все ребята начали уже довольно сносно говорить по-английски. Но мне ужасно хотелось писать ручкой. Дома я уже умел писать по-русски печатными буквами. А в группе не давали ни читать, ни писать.  И когда я в 1951 году пошел в школу, где уже все читали и писали, мне стало ужасно неохота снова посещать  какую-то “детскую” группу.

На этом мои занятия английским  временно прервались.

* * *

Снова интерес к английскому языку  проявился у меня неожиданно. Дедушка, зная, что я занимался  английским, подарил мне, когда я уже пошел в первый класс 181-й школы, что на Соляном переулке, очень интересную книгу “Robinson Crusoe”, адаптированную для школьников.  В книге были настолько увлекательные   иллюстрации-гравюры, что мне во что бы то ни стало захотелось понять ее содержание.

Я разыскал в книжном шкафу один из отцовских словарей, это был англо-русский словарь  Мюллера и Боянуса, издания 1931 года, и  начал пытаться с помощью этого словаря переводить текст на русский. Трудности начались с первой же фразы:  “I was born in York”. То, что I означает “я”, мне было известно: однажды я подсмотрел это в книге учительницы английского. Но вот второе слово уже вызвало у меня массу сложностей. Я выяснил, что was — это прошедшее время от глагола to be, который означает: “быть”, “существовать”, но может быть и глаголом-связкой.  Что такое “связка”, я понятия не имел.