Как все было, когда не стало прошлого - [17]

Из толпы послышался голос:

- Если ты все забыл, откуда тебе все это известно?

- Хороший вопрос! Восхитительный вопрос! - Халдерсен ощутил выступающий пот, нагнетающийся в кровь адреналин. - Я знаю это только потому, что мне рассказал это вчера утром больничный робот. Но это пришло ко мне со стороны, из вторых рук. Все пережитое мной, все старые раны, все стерто. Вся боль прошла. Да, конечно, я грущу, что погибла моя ни в чем не повинная семья. Но здоровый человек за двенадцать лет приучается управлять отрицательными эмоциями, он принимает утрату как должное и идет впереди Я был болен, болен именно _этим_ и не мог жить со своим горем, а теперь могу, я смотрю На это объективно, понимаете? Вот почему я говорю, что есть блаженство в возможности забыть. А что сказать про вас? Среди вас могут быть те, кто тоже пережил болезненную утрату, а теперь не может вспомнить о ней, избавлен теперь и очищен от боли. Есть тут такие? Есть? Поднимайте руки. Кто омыт священным забвением? Кто из вас знает, что очистился, хоть и не помнит от чего?

Руки начали подниматься.

Люди плакали, люди радовались, люди махали ему. Халдерсен ощутил себя немного шарлатаном. Но только немного. Он всегда чувствовал в себе нечто от пророка, даже когда прикидывался безобиднейшим ученым, консервативным профессором философии. У него имелось то, что необходимо каждому пророку: острое ощущение контраста между виной и невинностью. Осознание существования греха. Это осознание двинуло его поведать свою радость людям, отыскать сотоварищей по избавлению... нет, апостолов... чтобы основать прямо здесь, в Голден Гейт Парк, церковь забвения. Больница могла давным-давно дать ему это лекарство и избавить его от муки. Брайс отказался, Камакура, Рейнольдс - все эти сладкоречивые доктора. Им нужны были новые испытания, эксперименты на шимпанзе, бог знает, что еще. И бог сказал: "Натаниэль Халдерсен достаточно выстрадал за свой грех". И вложил он лекарство в систему водоснабжения Сан-Франциско, то самое, в котором отказали ему врачи. По трубам, впускающимся с гор, потекло сладостное забвение.

- Пейте со мной, - выкрикнул Халдерсен. - Все те, кому больно, кто живет в скорби! Мы сами примем это лекарство! Мы очистим наши страждущие души! Пейте же благословенную воду и пойте славу господу, давшему нам забвение!

***

Фредди Монсон всю вторую половину четверга и всю пятницу провел у себя дома, отключив всякую связь с внешним миром. Он никому не звонил и не отвечал на звонки, игнорировал телеэкраны и только трижды за эти тридцать шесть часов включал ксерофакс.

Он знал, что все кончено, и пытался теперь решить, что же делать дальше.

В памяти, похоже, установилось какое-то равновесие. Ничего, кроме пяти недель биржевой деятельности, не исчезло. Дальнейших пропаж не наблюдалось, и все же приятного было мало. Вопреки оптимистичному заявлению мэра, Монсон не видел ни единого признака того, что провалы в памяти начинают заполняться. Он был неспособен реконструировать исчезнувшие подробности.

Непосредственной опасности пока не было, он знал это. Большинство клиентов, чьими счетами он манипулировал, были дубовыми головами, которые не станут интересоваться состоянием дел, пока не получат ежемесячный отчет. Они предоставляли ему неограниченные полномочия, так что он мог использовать их вклады, прежде всего, для своей выгоды. До сих пор Монсон всегда был способен закончить любую операцию за месяц, и по отчетам ничего не было заметно. Ему постоянно приходилось решать проблему изъятия ценных бумаг, что должно было отражаться на отчете, и он решал ее, колдуя над домашними компьютерами клиентов, заставляя их стирать информацию о подобных изъятиях: абсолютно надежной системы защиты существовать не может. Таким образом, он мог удержать на десять тысяч акций "Юнайтед Спейсуэйз" или "Комсат", или ИБМ недели на две, использовать этот кусок в качестве собственного дополнительного обеспечения, а потом вернуть его на место, да так, что комар носа не подточит. И вот, через три недели должны были появиться ежемесячные отчеты, демонстрируя счета, пестрящие совершенно необъяснимыми пробелами, и он готовился к предстоящей катастрофе.

Неприятности могли начаться даже раньше и прийти с любой стороны. С того времени, как начались неприятности в Сан-Франциско, биржевые цены резко пошли вниз. Видимо, в понедельник следует ждать звонков от встревоженных клиентов. Биржа Сан-Франциско, конечно же, была закрыта. В четверг утром она так и не открылась, поскольку множество маклеров было тяжело поражено амнезией. Но биржи Нью-Йорка работали, и они весьма тяжело отреагировали на новость из Сан-Франциско, скорее всего из-за боязни заговора, способного повергнуть всю страну в хаос. Если бы в понедельник открылась местная биржа - если бы - цены на бумаги скорее всего, были бы равны нью-йоркским или что-то около того и продолжали бы падать, и Монсона попросили бы предоставить наличные или ценные бумаги в погашение недостачи. У него совершенно не было наличных, а единственным способом раздобыть ценные бумаги было запустить руки в счета других клиентов, усложняя свое положение. С другой стороны, если он не будет отвечать на звонки клиентов, это только выдаст его, и он никогда не сможет поместить акции в нужное место, даже если и вспомнит куда.