Как воспитать ниндзю - [30]

- Ходют бедные? – я в недоумении развела руки, сев на подоконнике. И уважительно повернулась к нему, ведь я леди вежливая, а отец учил всегда поворачиваться в Англии лицом к собеседнику, болтая ногами.

Меня тоже удивляло, что денюжки встали и ушли от графа. Я приделывала им ноги упорно, но они так сами и не ходили никогда. И я об этом напряженно думала, – да, да, – специально так же держась за голову, как отец. Чтоб ему было видно почтение в моем взгляде и что я действительно думаю. Я делала так же само, как он, демонстрируя всю свою серьезность.

- Лу!!! – рявкнул отец. – Я хочу сделать принцу очень дорогой подарок, чтоб он был не в обиде!

- Ну так подари ему обезьянку! – вдруг озарило меня, так что я даже хлопнула в ладоши. – Ту, что ты купил за сто гиней...

Я захлопала в ладоши от восторга.

Отец заскрежетал зубами.

- Принц истерически не переносит обезьянок! – наконец сквозь зубы выдавил он. Намекая на то, что кто-то сидит на четвертом этаже.

- Пусть китаец снимет с обезьянки шкуру и подарит ему! – тут же нашлась я, широко открыв глаза.

Отец внизу замычал.

- Лу! Нужно что-то очень ценное! – наконец, рявкнул он.

Я задумалась, вспоминая, что же для отца самое ценное.

А потом захлопала в ладоши.

- Подари ему свою коллекцию оружия, над которой ты так трясешься! – радостно воскликнула я. – Ты сам говорил, как тебе эти ружья и мечи дороги!!!

Отец засипел.

- Скажи, что на память о нашем доме, чтоб он всегда его помнил! – добавила церемонно я. Давая ему дельный совет, отличающийся китайской утонченностью и тактичностью.

Я китаянка.

Отец заметался.

Я поняла, что чем выше положение, тем лучше.

И поднялась по социальной лестнице аж до самого верха. С башенками этот дом достигал сорока метров. Я китайская принцесса.

- Китайцы отличаются особой изысканностью... – сказала оттуда я. – У них есть, помимо тухлых яиц и жареных червей, еще один деликатес: они берут живую обезьянку, привязывают ее прямо на столе в харчевне, а потом клиент бьет ее молотком по голове, и кушает ее мозг... Подари ему обезьянку...

Отец начал что-то искать на дорожке, но зачем ему булыжник?

- И научи готовить... Раз он их ненавидит и у него мания ненависти к обезьянкам, ему понравится... Так подари ему обезьянку...

Отец все-таки кинул булыжник. Раздался характерный звон.

- Тебе нравится бить стекла? – хихикнула я. – Папа, у тебя нет опыта, я могу тебя научить, тебе понравится...

Отец прыгал внизу, на двух ногах от злости.

- Китайцы, – начала я лекцию, – специально кормят врага печенью разъяренного бешеного тигра, и тому плохо, ибо злость это яд, от нее умирают... Потому подари ему обезьянку...

Отец начал что-то искать на дорожке, но очень большое.

- Говорят...

Отец метнул снова. И опять попал.

- Я так и знала, что ты попадешь... – поощряюще довольно сказала я, стоя уже у нового окна.

Отец внизу зарычал.

Я заложила руки за спину.

- Подари ему...

Он начал шарить по земле...

Я встала и прошлась туда-сюда по узенькому карнизу на высоте минимум сорок метров. На узкой стене над каменным плацем. Домик был большой, потому я его и приобрела – он был интересным образчиком дворца, сделанным знаменитым...

И тут вдруг я заметила того самого несчастного, одевающего на свои головы вазочки с черникой вместо шляп с третьего этажа. Который в ужасе смотрел на меня, стоящую на узеньком карнизе на чудовищной высоте...

Я сделала ему книксен.

Лицо его стало белее мела.

Я же даже поклонилась в этом книксене вперед. Прямо на тоненьком, в пять сантиметров, карнизе, опоясывающем дом так, что стоять на нем было невозможно. Сорок метров.

Видите ли, меня хорошо воспитали.

Лицо его стало как у мертвеца – он застывшим взглядом что-то шептал, а по лицу у него катились капли холодного пота, видимые даже отсюда.

Невоспитанный он какой-то – в сердцах подумала я. Ибо было такое впечатление, что он боялся пошевелиться.

Я еще раз сделала ему книксен.

Он был на грани обморока, а губы белые и сжатые, глаза прикованы ко мне.

- О Боже! – поняла я. – Он же переживает за бедную обезьянку, боится, что его съедят! А я его пугаю, несчастного, и каждый раз он ждет, что его скоро схватят, привяжут к столу, и молотком по макушечке, молотком, и ложку в руку... И каждый раз я ему напоминаю о неизбежном... Переживает...

Судя по его лицу, он корчил мне гримасы.

- Бедняжечка... – вздохнула я, перешла еще выше, под шквальный появившийся ветер, а потом перевела взгляд на отца.

Он тоже был бледен и не хватался за камни. И его тоже корчило.

- Немедленно, немедленно уйди! – прошептал он, побелев. А потом прокричал, неотрывно глядя на меня и вздрагивая от моих движений. – Немедленно спускайся оттуда, обезьянка, ничего тебе не будет, гарантирую, я тебе подарок сделаю!

Я повернулась к обезьянке и посмотрела на нее, чтоб она не могла ошибиться, к кому это обращаются.

Лицо обезьянки стало совсем несчастным, он дергал руками и мычал. Он дернул рукой вниз.

И тут нога моя сорвалась. Вернее, камень не выдержал моего веса и рухнул вниз.

Внизу раздался отчаянный вскрик.

Я сорвалась...

Внизу кто-то кричал...

В последний момент я умудрилась повиснуть на руках на ступеньке карниза. Любой другой бы сорвался. Плохо, когда дети не ходят в школу. Не слушают наставника. Не выполняют домашние задания своего учителя. Который терпеливо учит их лазать по стенам, стрелять, убивать любым способом, подниматься по стене на одних руках...