Как вам живется в Париже - [2]

ххх

Иногда мне казалось, что я понимаю, в чём заключается моя проблема в отношениях с жизнью и людьми. Мне свойственно наделять последних неким имиджем, законченным образом, который рождается исключительно в моей голове и никакого отношения к действительности не имеет. Я водружаю над их головой «нимб», ореол из воображаемых достоинств, которых, скорее всего, не хватает мне самой и о которых я начиталась в детстве в сказках. К тому же, потом я требую, чтобы объекты моей любви, или даже просто симпатии, этому образу соответствовали и несли его как крест. Можно представить, какое количество разочарований приходилось испытывать мне на каждом шагу. Живой объект моего псевдо-романтического воображения на «имидж» плевал, вёл себя как ни попадя, и «нимб» всё время сползал с его головы, норовя грохнуться оземь и разбиться. Я упрямо водружала его на прежнее место — он опять кренился, терял равновесие, тускнел и ржавел, порой прямо на глазах.

Когда я поделилась этими своими размышлениями с Ксенькой, она сказала, употребив, как всегда к месту, ненормативную лексику:

— Это точно! Вечно ты при… ваешься к дубу, почему он не берёза, а к берёзе, почему она не роза. Будь проще. А то со своим максимализмом всех вокруг себя распугаешь. Ты своими запросами сжигаешь за собой все мосты.

Терпимость и снисходительность — эти два слова должны стать девизом моей жизни. Должны, но как-то не могут. Как научиться этому? Где взять силы? Вместо этого я всё время в протесте. И это отравляет жизнь мне и моему окружению. Если перечислить всё, что я не выношу, физически и рассудком, можно составить целый справочник. Но другие ведь живут с этим. И ничего! Они, что, глупее? Аморальней? Или просто терпимее и снисходительней? А значит, более развиты душой? Или менее? И где она — граница терпимости? (Дом терпимости, например, не это ли кульминация?) И кому это дано, быть терпимым? Святым или безразличным? Умным или безмозглым? Известно, что равнодушие гораздо полезнее для организма, чем страсти. Эгоисты гораздо здоровее пассионариев. И от этих самых пассионариев одни неприятности — революции, диктатуры, разводы, брошенные дети. Где же разумный компромисс? Золотое сечение?!

Она была права, моя прагматичная подруга, надо быть проще. Сама Ксенька за время нашей долгой дружбы умудрилась стряхнуть со своей головы бесконечное количество «нимбов», которые я ей напяливала, оставаясь при этом очень близким мне человеком и объектом моего восхищения. Почему-то ей я прощала все несовершенства. Более того, они мне казались настолько привлекательными, что часто я даже пыталась, вольно или невольно, ей подражать. В этом, наверное, и есть феномен истинной любви и дружбы, в ней воображение господствует над интеллектом. В конце концов я короновала её званием «лучшей подруги», которому она полностью соответствовала, и успокоилась.

— Я вообще считаю, — Ксения осторожно разгрызла своими белоснежными крепкими зубами миндаль, — нужно научиться извлекать максимум пользы из своих и чужих недостатков и заставлять их работать на себя. А то в жизни всегда так — ждёшь, ждёшь чего-то, а потом, когда это, наконец, получаешь, оказывается, что это совсем не то, чего ты хотела. Учись быть счастливой. А то ты вечно из двух зол норовишь выбрать оба.

И это было правдой. У неё был разумный взгляд на вещи. «Это моё окончательное решение… но не последнее», — любила говорить она по многим поводам. Мне всегда импонировала эта её снисходительность к людям и к самой себе. Тогда как меня всё время раздражало их и, особенно, своё несовершенство.

— Давай-ка выпьем с тобой, подруга, — Ксенька подняла бокал с пивом, — причём, выпьем не за здоровье, а за удачу! Знаешь, на «Титанике» все пассажиры были здоровы…

ххх

— Когда возвращается твой Ихтиандр? — спросила она.

Ихтиандром она называла моего мужа-океанолога. Ещё она его называла Капитаном Немо, Командиром Кусто и полудюжиной других, соответствующих его профессии, прозвищ.

— Скоро, — сказала я. Из суеверия я никогда не называла конкретных дат.

— Надо мне тобой заняться немного, взять на какую-нибудь тусовку, а то так совсем закиснешь.

В данный момент своей жизни Ксения вела обзоры культурной жизни (она говорила культюр-мультюр) для очередного (уже третьего по счёту) глянцевого журнала, посещала премьеры, вернисажи, благотворительные балы. «Гламурничала», как она сама говорила, вовсю, и, ко всему, ей за это ещё и неплохо платили.

— В гламурных интервью самое главное — это правильно дозировать отвращение с восторгом. Это целое искусство. Овладев им, можно идти и в политику, там платят намного больше, не говоря уж о привилегиях, — рассуждала она. — Этому, к сожалению, ни в каких школах не учат.

Но она считала, что и так неплохо устроилась. Журнал был богатый, отношения с владельцем и главным редактором у неё были самые нежные, и она работала «в своё удовольствие».

— К тому же познакомлю тебя со своим новым «кадром». Интересно, что ты о нём скажешь.

Она любила проверять на мне своих новых «кадров».

— И чем он занимается? — поинтересовалась я.

— Продаёт унитазы в Россию, — усмехнулась Ксенька, — но при этом очень начитанный — знает, что «Войну и мир» сначала написали, а потом уже сняли в кино.