Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века - [90]

Литературный критик, каким он должен быть, – это не обслуживающий персонал литературных групп, а мыслитель и публицист. Ему неинтересно говорить с цехом о проблемах цеха. Ему интересно говорить с обществом о проблемах общества, используя художественные тексты как лабораторный материал – пример, иллюстрацию или модель. Как меняется общество, как эти изменения отражаются в литературе, какие можно сделать прогнозы, если положиться на провидческий дар поэтов…

Поэтическая критика, действительно, разъехалась между бойким репортажем и нудноватым литературоведением. Место золотой середины – между журналистикой и филологией – опустело; отдельные попытки снова обжить его заметны, но редки.

Но причина, думаю, не в том, что критикам неинтересно «говорить с обществом о проблемах общества, используя художественные тексты». Интересно. Только вот что в данном случае понимать под обществом?

Это советское общество было относительно гомогенным. Общество десятых крайне фрагментировано, если не сказать – атомизировано. И ментальная самоизоляция в нем началась задолго до нынешнего поветрия; уже с конца девяностых всё стало распадаться на разные эфемерные сообщества и временные «летучие соединения», образуемые индивидами-атомами.

С кем в такой ситуации должен вести беседу критик?

…Серьезные СМИ, – завершает свою статью Караулов, – рассчитанные на общество в целом, за редкими исключениями не желают видеть на своих страницах или экранах ни размышления о современной поэзии, ни те стихи, которых эти размышления касаются. Эта ситуация исправима, но сам критико-поэтический цех, вероятно, не очень хотел бы ее исправления. Ведь в этом случае в центре внимания, чего доброго, оказались бы совсем другие, непривычные имена.

И опять – имена. Больная тема. Только ведь «другие имена» и так давно уже в центре внимания – ставлю мысленную гиперссылку на те «топы», о которых писал выше. Что же до «серьезных СМИ, рассчитанных на общество в целом» (интересно, кто это?), то поэтическую критику и несерьезные печатать не станут. Ни с какими выкладками, использующими «провидческий дар поэтов». Даже если весь «критико-поэтический цех» дружно и страстно этого захочет.

Как шутили в восьмидесятые, мечта советского человека – работать, как у нас, а получать, как у них.

Мечта современного российского литератора (особенно заставшего советские времена) – быть свободным как сейчас, а получать общественное внимание как тогда. Эту мечту, собственно, и озвучил в своей статье Караулов.

«Эта ситуация исправима…» Да, она исправима, но иначе, чем это кажется автору.

Общество, повторюсь, дефрагментировано; и будет оставаться таковым при отсутствии серьезных угроз, реальных или предполагаемых. Чтобы всё это снова сбилось в нечто относительно единое, что-то должно его «шлепнуть». Тогда, как в известном мультфильме, оно «станет фиолетовым». Или белым, или красным, или даже коричневым; приобретет некое единообразие. Пока ничего не шлепнуло, атомизация будет возрастать. А вместе с ней – и деавторизация поэзии.

2010-е стали десятилетием колоссального информационного перепроизводства. Появление в конце 2000-х айфонов и их быстрое распространение превратило информацию во что-то совершенно все-присутствующее и все-заполняющее, как кислород. И кислорода этого оказалось настолько много, что общественное сознание погрузилось в своего рода гипероксию, с легкой тошнотой и сонливостью.

И существование в этом новом, перенасыщенном информацией воздухе оказалось плохо совместимым с привычным литературным дыханием, писательским и – что более важно – читательским. Оно, как и при гипероксии, стало учащенным.

Единственный род литературы, пригодный для такого дыхания, это пост в соцсетях – в прозе и «пирожки-порошки» – в стихотворстве. Покороче, поживее, поанонимней – поскольку «танцуют все».

Возникает что-то близкое к средневековой полуанонимности литературного творчества. С той разницей, что средневековая культура, по известному определению Арона Гуревича, была культурой «безмолвствующего большинства», а нынешняя – большинства, ни на секунду не закрывающего рта.

Все 2010-е прошли в попытках серьезной литературы как-то адаптироваться к этим новым условиям – еще более сложным для нее, чем «борьба за воздух» и информационная гипоксия советских десятилетий. Остается надеяться, что эта адаптация будет сопряжена для литературы (и, прежде всего, поэзии) не только с потерями. Что откроются какие-то внутренние ресурсы. Будет ли это связано с новым пониманием авторства, его возрождением в новой форме? Посмотрим.

«Дружба народов». 2020. № 12

Просто такой постмодернизм

Опять – двадцать пять.

Может, конечно, коронавирус виноват. Хотя сколько можно всё на него валить?

Это не коронавирус, это мы сами «в бреду горячечном» убеждаем и сами себя, и читателей, и всех-всех-всех, что литература умерла, что серьезная поэзия (проза) никому не нужна, а критики у нас и вовсе нет.

Приглядишься и разберешься, и обнаруживается – за каждым таким радикальным высказыванием, как за саженным транспарантом, прячутся гораздо менее радикальные – и более понятные – мысли. Что нынешняя литература: поэзия, проза и критика – меня, имярека, не устраивают. Не такие они, как мне, имяреку, хотелось бы. Особенно, конечно, критика. Не замечает, не хвалит; или хвалит, но не так, как хотелось бы. Поэтому – умерла.