Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века - [82]

Обе книги, однако, именно романы, а не просто циклы очерков. Повествование завязано в романный фокус единством субъективности автора, который одновременно и главный герой, автогерой (термин, когда-то предложенный Натальей Ивановой). Страница за страницей – кадр за кадром – автор снимает себя в разных ракурсах, поворотах, изредка слегка позируя, но обычно – выглядя снятым совершенно неожиданно. И Пустовой, и Никитину удается это очень убедительно.

Как и само селфи, селфи-проза имеет и свои ограничения – в кадр, кроме самого автогероя, может вместиться не слишком многое. Как правило, только самое близкое.

У Пустовой – это мать и новорожденный (и постепенно растущий) сын. У Никитина – отец и два отчима. Появляются, более-менее эпизодично, и другие – тоже, как правило, из семейного, ближнего ряда. Оптика не слишком широкая, зато фиксирующая те биографические и психологические детали, которые бы неизбежно затерялись при более панорамной съемке.

В остальном романы Пустовой и Никитина – конечно, очень разные.

Первый читаешь с улыбкой, второй – с усмешкой.

У Пустовой – эмоционально, но без слезливой сентиментальности; внутренне религиозно – но без сусальности; в двух шагах от мелодрамы, но без совершения этих роковых для серьезной прозы шагов.

У Никитина – отстраненно, но без холодности; иронично – но ирония эта не злая; первым автор посмеивается над самим собой.

Оба автора – ровесники (рождения начала 80-х), и для обоих – это первые и пока единственные прозаические книги. Никитин мигрировал в прозу из поэзии, Пустовая – из критики; девять лет назад она, кстати, опубликовала статью-исследование «о литературе, которая вышла из блогов» («Октябрь». 2011. № 12). Где отметила и ее интерактивность, и родство с фотосъемкой: «Литература, вышедшая из блогов, похожа на антологию мгновенных снимков экрана». Так что «Ода радости» возникла не так уж случайно. Понаблюдав и поизучав, как снимают другие, Пустовая сама стала виртуозно управляться с камерой и селфи-стиком.

Я назвал лишь три случая интересной селфи-прозы, но их больше. Например, вышедшие в «Ридеро» (и потому, увы, проскочившие мимо рецензентов) замечательные «Записи-1» поэта и блогера о. Сергия Круглова. Здесь больше дневниковости, а фигура автогероя (и его семьи, кошек, друзей) дана немного не в резкости. Оно и понятно, для Круглова как православного священника важнее фиксация присутствия вышнего Автора.

Есть в его «Записях-1» и о селфи.

А эпоха сейчас, скорее, – селфи.

И палка пророк его.

Хоть как-то запечатлеть себя, хоть что-то о себе сохранить, – потому что и я, Господи, проваливаюсь в этот всепожирающий урчащий сток унитаза и слабо верю, что и Ты, закатав рубаху по локоть и пошарив, вдруг зачем-то вытащишь меня, запомнишь меня «вечно молодым вечно пьяным[168].

Печально, но верно.

В общем, Selfie Our Souls!

Собрал четыре года назад свои посты в увлекательную книгу Сергей Чупринин («Вот жизнь моя. Фейсбучный роман»). Но это больше из разряда литературных воспоминаний; селфи-проза для них – лишь форма.

Селфи-проза, как и сами селфи, – она больше о здесь и теперь, чем о там и когда-то.

Публикуют свои записи на «Текстуре» Санджар Янышев («Избранные заметки, наброски, посты») и Юлия Подлубнова («Diaries», с фотографиями); на «Лиterraтуре» – Елена Зейферт, в «НЛО» – Александр Скидан…

Все эти авторы, как можно заметить, не входят в условный пул профессиональных прозаиков. Чупринин и Пустовая – критики; Круглов и Янышев – поэты; Пермяков, Скидан, Подлубнова и Никитин – и поэты, и критики. Многие прозаики тоже ведут (или вели) блоги – например, Линор Горалик, которая, возможно, первая попыталась поженить блог с серьезной прозой; но чем дальше, тем всё больше она отходит от блогописи – достаточно прочесть «Все, способные дышать дыхание». Или – совсем из другой серии: начинавшая как блогер Наринэ Абгарян; к селфи-прозе ее новые книги тоже не отнесешь.

Зато для критиков и поэтов селфи-проза оказывается оптимальным жанром – они получают возможность реализоваться как прозаики, не изменяя своей основной литературной идентичности. Особенно для поэтов: сам формат поэтического высказывания тяготеет к оптике селфи. Как писал еще Фаулз: «Очень трудно вложить свое сокровенное “я” в роман; очень трудно не вложить это “я” в стихи».

В жанр селфи это сокровенное и всякое другое «я» вмонтировано изначально.

Можно заметить и то, что толстые журналы берут такого рода прозу пока не слишком охотно. Дело не только в здравом консерватизме и в нежелании публиковать уже опубликованное в Сети; хватает – и более чем – пока прозы «обычной», не селфи. Да и сами авторы, похоже, не спешат со своей селфи-прозой в толстожурнальные редакции, предпочитая обкатывать ее на сайтах… Но тенденция – налицо. Точнее – на лицо: на авторское лицо, которое в прозе десятых неожиданно укрупнилось и придвинулось к читателю на предельно близкое расстояние.

Собой начал – собою и закончу.

Пока писал, стемнело; свет на физиономию падает уже не с экрана, а из настольной лампы слева (для читателя, стало быть, справа). Цикламены почти не видны. И вообще за пределами головы – темновато и ничего интересного.