Как сторителлинг сделал нас людьми - [8]
Великолепные истории лежат в основе всех религий. Из историй получаются анекдоты и городские легенды о том, как компания кого-то недосчиталась после отвязной вечеринки в Лас-Вегасе. А ведь еще есть выступления комиков и удивительные миры компьютерных игр, позволяющие игроку легко представить себя на месте любого персонажа! Наконец, кто из нас не документирует свою жизнь хотя бы в одной социальной сети?
Я еще вернусь к многочисленным формам выдумок, с которыми сталкивается каждый из нас. Думаю, что сейчас вы поняли, насколько сильна человеческая потребность во всем этом. Мы буквально окутаны фантазией во всех ее проявлениях.
Остается один вопрос: почему?
Давайте поставим собственный эксперимент, чтобы понять, насколько сложен этот вопрос. Попробуйте перенестись в доисторические времена. Вообразите, что где-то на просторах нынешней Африки бок о бок друг с другом существуют два племени. Они соревнуются за обладание одними и теми же ресурсами; таким образом, одно из них постепенно вымрет, а второе населит землю. Одно племя – Практики, а другое – Фантазеры, и они равны во всем, кроме того, о чем говорят их названия.
Большинство действий Фантазеров имеет вполне заметное значение для их выживания. Они работают, охотятся и занимаются собирательством. Они ищут себе партнерш и ревниво охраняют их. Они заключают союзы и продвигаются вверх по иерархической лестнице. Как и у большинства подобных племен, у них остается множество свободного времени, которое они тратят на отдых, сплетни и рассказы, – рассказы, которые всех увлекают и радуют.
Как и Фантазеры, Практики стремятся насытиться, завоевать самок и вырастить детей. Но в то время как те возвращаются к своей стоянке и начинают сочинять небылицы, племя Практиков продолжает трудиться. Они дольше охотятся, больше собирают и настойчивее ухаживают за противоположным полом. Наконец, когда заканчиваются все силы, Практики не теряют время на россказни; они засыпают, чтобы восстановить энергию для новых свершений.
Рис. 6. Семья бушменов, Намибия
Мы знаем, чем все закончилось. Выжили Фантазеры – то есть мы. Если те трудившиеся без устали люди когда-то и существовали, от них не осталось и следа. Но разве не были бы многие из нас уверены, что Практики победят легкомысленных соперников, не знай мы окончания этой истории?
В том, что они этого не сделали, и кроется главная тайна воображения.
2. Тайна воображения
Поразительна легкость, с которой мы погружаемся в книги и наполненные шумом и суетой страницы превращаем в безмолвные мечты.
Уильям Гэсс. Литература и воплощение жизни (Fiction and the Figures of Life)
Я стою перед тяжелой бронированной дверью и набираю код на клавиатуре. Замок щелкает; я переступаю порог и оказываюсь в коридоре. Я улыбаюсь заведующей, занимающейся бумагами в своем кабинете, расписываюсь в журнале для посетителей, открываю внутренний шлюз – и оказываюсь там, куда прихожу после работы почти каждый день.
На стенах высокой и просторной комнаты с флуоресцентными лампами и по-больничному жесткими полами развешаны яркие картинки. На столиках лежат раздвинутые ножницы с тупыми лезвиями. В воздухе стоит запах кисловатого антисептика и столовой – сегодня дают хрустящий картофель и говядину с макаронами. Я направляюсь к противоположной части комнаты; ее обитатели бормочут, визжат, ревут и ворчат. Кое-кто из них носит обычную одежду; некоторые одеты как ниндзя, сестры милосердия или утопающие в рюшах принцессы. Парни угрожающе размахивают импровизированным оружием, многие из представительниц женской половины держат волшебные палочки или спеленатых новорожденных.
Это сбивает с толку. Люди в этой комнате видят вещи, которых я увидеть не могу, – слышат, осязают и даже чувствуют их вкус. Для них существуют притаившиеся в темноте злодеи и монстры, соленый запах океана и туман, опускающийся на горы, где-то посреди которых горько плачет оставленный матерью младенец.
Некоторые, похоже, испытывают групповые галлюцинации: они вместе сражаются с опасностью или бегут от нее, другие сообща принимаются готовить еду для несуществующих детей. Кто-то останавливает меня и говорит, что я почти попался в пасть дракона, которого он в данный момент убивает. Я благодарю его. В ответ этот храбрый воин задает мне вопрос, на который я отвечаю, обходя опасное место: «Извини, приятель, я не знаю, когда придет твоя мама».
В дальнем конце комнаты, в укромном уголке между книжными полками, спрятались две принцессы. Пышно разодетые, они сидят по-турецки, приглушенно шепчут и смеются – но не от того, что говорят друг с другом; обе укачивают на коленях детей и лепечут над ними, как делали бы настоящие матери. Та, что поменьше, со светлыми волосами, замечает меня и вскакивает. Ее ребенок падает и ударяется головой. «Папочка!» – кричит Аннабель. Она подлетает ко мне, и я ловлю ее и подбрасываю в воздух.
Когда ребенку исполняется год, в нем зарождается нечто совершенно удивительное. Оно достигает полного расцвета в три или четыре года и начинает увядать к семи или восьми. В год ребенок уже может прижимать к уху банан, как будто это телефонная трубка, или притворяться, что он укладывает в постель плюшевого медвежонка. В два – участвовать в простых импровизациях: изображать водителя автобуса, который везет пассажира-маму, или представлять, как будто он – это папа, а папа – это он. Двухлетки также учатся совершенствовать своего персонажа. Они меняют тон голоса в зависимости от того, играют ли они в короля, королеву или мяукающую кошку. Наконец, в три или четыре года для ребенка наступает золотой век ролевой игры, и несколько следующих лет он резвится, бунтует и веселится в стране собственных фантазий
