Как спасти свою жизнь - [79]

— Мне так близка ваша книга, — громким шопотом под конец сказал он, — потому что я сам прошел через все муки психоанализа.

— Так приятно встретить родственную душу, — ответила я.

Улица, на которой я жила…

Калифорния — сладкая мечта Нью-Йорка… Нью-Йорк — это кошмар, от которого Лос-Анджелес попытается излечить…

Всего пять часов полета отделяют Лос-Анджелес от Нью-Йорка, но на самом деле дистанция между ними — миллион световых лет. Лос-Анджелес в большей степени отличается от Нью-Йорка, чем Нью-Йорк от Лондона, Стокгольма или Парижа. Наверное, когда-нибудь ученые обнаружат, что в воздухе Южной Калифорнии содержится какой-то веселящий газ, который заставляет всегда чопорных и циничных нью-йоркцев расслабиться, сбросить одежду и, забыв о супружеских узах, устроиться под лучами палящего солнца — загорать. Они расходятся по плавательным бассейнам, погружаются в медитацию, отправляются на спиритический сеанс и вообще ведут себя так, словно познали Бога — через секс, идолопоклонство и нудизм.

Возвращаясь из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, всегда испытываешь шок. Улицы здесь кажутся узкими, тела — закованными в одежду, а небо превращается в узкую серую полоску, едва виднеющуюся в просветах между домов. К тому же на тебя сразу обрушивается масса идиотских и никому не нужных дел (которые жители Нью-Йорка почему-то называют «Жизнь»). Повсюду царит неразбериха, шум, грязь. Прохожие хмурятся и стараются защитить себя, толкаясь локтями, грязно ругаясь, пряча под одеждой тела. Женщины прижимают сумочки к груди. Швейцары, таксисты и смотрители общественных сортиров неприветливы и грубы. На них давят небо и здания, атмосферный столб прижимает их к земле. Им не хватает жизненного пространства, поэтому они возмущены. Им не хватает воздуха, не хватает простора. Все мечтают оказаться на Западе.

Только в аэропорту, когда вся наша компания вывалилась из самолета и ожидала багаж, я почувствовала, как холодно в Нью-Йорке. После вечеринки у Бритт я не успела переодеться и прилетела в босоножках и легкой батистовой блузке. Бритт и компания громко смеялись, и мне показалось, что я вновь очутилась в летнем лагере, где, как всегда, для меня не нашлось друзей.

Они отправились в «Шерри-Нидерланд», а я к себе на 77-ю улицу, где мне предстояло лицезреть жалкие останки моей разрушенной жизни. Я так скучала по Джошу, что у меня сводило пальцы и щемило в груди.

«Каждые десять лет я попадаю в Калифорнию, и каждый раз она радикально ломает привычную жизнь», — подумала я, отметив вскользь, что это неплохое начало для романа. Но тут же рассердилась на себя за эту мысль: мне не нужна новая книга, мне нужен Джош! Не хочу я писать роман, героиня которого ищет любви, а обретает холодный цинизм. Это пройденный этап, такая любовь уже отражена — в моих стихах, в романе и даже в сценарии по нему и у меня нет желания ворошить ее вновь.

Мне не верилось теперь, что наша с Джошем встреча не сон, не фантазия, не вымысел. Все, что происходило в «Беверли-Хиллз Отель», казалось мне лишь сладкой грезой: долгие часы любви, и в полночь — странные заказы в номер («Клубничный джем без хлеба!» — потребовал как-то Джош, чтобы мы могли слизывать его друг у друга с тел), наши бесконечные разговоры обо всем — под ярким, радостным солнцем, — счастливый смех и удивление оттого, что, несмотря на разницу в возрасте, мы — духовные близнецы, мы одинаково чувствуем и мыслим. Все это казалось невозможным сейчас: слишком уж хорошо, слишком радостно было нам тогда! Через месяц все забудется, я успокоюсь… Но что потом? Снова Беннет и новая книга, с неизбежной неопровержимостью доказывающая, что любовь — лишь иллюзия и самообман? Но мир завален такими книгами. Вся современная литература — это одна бесконечная история женщины, павшей жертвой коварного соблазнителя и в результате покончившей с собой. Несчастные женщины умирают в морской пучине, под колесами поезда, в родах. Но ведь кто-то должен снять заклятие! Кто-то должен разбудить Спящую Красавицу! Кто-то должен выпустить ее на свободу!

— Садитесь, ребята, — прервала мои размышления Бритт. — Добро пожаловать в Нью-Йорк!

И вся компания вслед за ней полезла в машину.

Серые улицы Куинса. Тревожно замирает сердце. Раньше при виде моста Куинсборо оно наполнялось радостью. Это была радость от встречи с Нью-Йорком, с домом; какой-то особый подъем, который невозможно испытать больше нигде. Но сегодня Нью-Йорк казался угрюмым. Сегодня он был тюрьмой, поглотившей меня за три тысячи миль от Джоша. Сегодня Нью-Йорк был моим прошлым, а настоящим была Калифорния. Мне нечего делать здесь. Нечего возвращаться в прошлое.

77-я улица. Холодное октябрьское утро. В темноте неясно вырисовывается громада Музея естественной истории — каменный кошмар, — тихо шелестит листва на ветру, собачники ждут, когда их питомцы закончат свои собачьи дела. Вот и мой дом — но я не чувствую себя дома здесь. Мой дом там, где Джош.

Я вспоминаю, как мы возвращались сюда с Беннетом в 1969 году. Это было лето несчастий, когда бабушка умерла, а с дедом случился инсульт и он не хотел больше жить.

Что же привело меня тогда в этот дом на 77-й улице? Частично угроза Беннета (он поклялся, что разведется со мной, если я не соглашусь вступить во владение кооперативом моего деда), но была и более веская причина: наверное, это была потребность вернуться к корням после чужой и чуждой мне Германии, попытка нащупать детство, описать его и таким образом пережить вновь, по-новому осмысляя его. Наверное, писатель во мне хотел вернуться назад, к грехам и провинностям детства.