Как спасти свою жизнь - [39]

— Как ты думаешь, кто был у Беннета в Гейдельберге?

Некоторое время он внимательно изучает меня, понимает, что мне все известно, и решительно говорит:

— Пенни. Я думал, ты давно знаешь.

— Беннет сказал мне об этом только на прошлой неделе.

— А чем прошлая неделя отличалась от всех остальных?

— Не знаю. Может быть, его раздражает моя известность и он не нашел лучшего способа мне это показать. А может, он просто хочет меня унизить. И ты знаешь, ему удалось добиться своего. Я просто в отчаянии. И вне себя от злости. Так бы и прибила на месте всех мужчин восточной наружности.

— Удивительное дело! Я думал, ты знаешь об этом тысячу лет!

— Почему?

— Помнишь, когда вы вернулись из Вены, ты сказала мне, что вы все обсудили…

— Мне показалось, что все. Я-то действительно рассказала все, а вот Беннет нет. Это и бесит меня больше всего. Я всегда считалась нехорошей девочкой. Он был вынужден пойти на это из-за меня.

— О Господи!

— Но почему ты мне об этом не сказал?

Майкл задумчиво посасывает трубку:

— Потому же, почему ты не сказала мне о Диди. Я с самого начала знал про Беннета с Пенни, точно так же, как ты знала про Диди и этого хипаря. Почему же ты не сказала мне?

— Я боялась, что это заденет тебя. Я не хотела брать на себя ответственность за ваш брак. Конечно, с моей стороны это было уклонение от ответственности. Признаю себя виновной.

— Я тоже.

Мы сидим и смотрим друг на друга, размышляя о том, что все могло бы сложиться иначе, если бы мы оба знали. Мы бы могли сойтись с Майклом, или завести романы на стороне, или, в конце концов, раньше бросить своих супругов… На мгновение воцаряется тишина: мы разматываем про себя ленту памяти.

— Когда ты узнал про Беннета и Пенни? — спрашиваю я наконец.

— Почти сразу, как только они сошлись. Ты помнишь, где была квартира Пенни и Робби?

— Как раз над твоей.

— Нет, в другом подъезде. Ну так вот, как-то раз я пришел домой днем, во время тревоги, но на нашей лестнице было полно детей, и я побежал в другой подъезд, рассчитывая пройти через помещение для прислуги. И кого, ты думаешь, я встретил? Беннета. Он стоял на лестничной клетке с видом заговорщика. Увидел меня и отвел глаза. И тут меня осенило: Пенни и Беннет! Черт побери! А он и говорит — в этой своей фальшивой манере: «Привет, Майкл!» — Я хотел ему сказать: «Ах ты, сукин сын!», — ты же знаешь, я всегда считал, что он тебя в грош не ставит, но, конечно, смолчал. Ведь я по натуре профессиональный трус, тем более что он уже побежал по лестнице вниз. Так я обо всем догадался, а потом и Диди подтвердила. Ей Пенни сама рассказала обо всем, причем, думаю, с самыми пикантными подробностями. Да что говорить, об этом знали все.

Вновь открываются мои едва зажившие раны. Из них, невидимых, по капле сочится кровь.

— Неужели все?

— Да. Меня каждый раз убивало, когда я видел, как вы всей компашкой: ты, Беннет и Пенни, — бежите трусцой. Все знали, кроме тебя. И пожалуй, Робби. Но он тогда крутил со своей секретаршей… Откровенно говоря, я всегда считал, что Беннет по-свински поступает с тобой.

— Ну почему же ты не сказал?!

— Ни один здравомыслящий человек не станет лезть в чужую семейную жизнь. Ты сама ведь знаешь.

Я опускаю голову:

— Мне казалось, Диди тоже жестоко с тобой обходится.

— И ты тоже мне ничего не сказала. А однажды даже сама отвезла ее в город, чтобы она могла встретиться со своим хахалем.

— Я была вынуждена, она…

— Ладно уж. Я на тебя не в обиде. Так просто, шучу. Ты почему-то все время пыталась чем-то оправдать свою жизнь с Беннетом, старалась убедить себя, что все в порядке. Я бы так не смог. А ты старалась изо всех сил. — Он берет меня за руку, и я начинаю плакать: очень тихо, но очень упорно.

— Как ты думаешь, почему я так долго цеплялась за него?

— Трудно сказать. Все мы так или иначе стараемся оправдать свой брак. Может, всему виной наша неспособность признавать собственные ошибки. А может, сказывается желание противопоставить себя миру. Ведь если мы признаем, что наш брак — дерьмо, значит, мы частично признаем, что насмарку пошла вся наша жизнь. Столько лет отдано ошибке? Требуется большое мужество, чтобы это признать. Вот мы и защищаем свой брак, оправдываем его, пока окончательно не припрет. Лично на меня в этом плане сильно повлияла смерть отца. Почему-то тогда я особенно остро ощутил, что нельзя жить с человеком, которого презираешь. Даже если очень боишься остаться один. Жизнь — слишком дорогая вещь, чтобы растрачивать ее на презрение.

— Да, ты прав. Это ужасно — презирать мужа или жену. А ведь я так и жила все эти годы. Бог мой, как это мучительно!

— Ты помнишь ту осень, когда мы вернулись из Германии? — Я киваю. — Еще немножко, и между нами бы начался настоящий любовный роман. Ты, кажется, даже этого хотела, да и я был готов принять условия игры, к чему еще не был готов в Гейдельберге. Там я был не в состоянии завязать интрижку, хотя и знал про Диди. Знаешь, почему я не стал форсировать события?

— Нет. Почему?

— Если бы мы стали с тобой настолько близки, мне бы пришлось рассказать тебе про Беннета, а мне этого очень не хотелось.

— О, Майкл! — восклицаю я, спрыгивая со стула и бросаясь ему на шею. Я благодарна ему за то, что есть еще в мире люди, для которых интимная близость и секс — это не пустой звук.