Как слеза в океане - [3]

Когда эти семеро ушли, Герберт задержался.

— Йозмар, теперь тебе снова придется побыть курьером. Ты слышал, что делается там, на юге. Видел, сколько там фракций, одна против другой? Они зря расходуют силы. А дел впереди еще много. Официально, понимаешь ли, тебе надо лишь передать им материалы и выслушать, что они тебе скажут, а потом передать нам. И не поддавайся на разные провокационные вопросы насчет собственного мнения и все такое. Ссылайся на решения, которые ты им привез. А сам гляди в оба, все примечай. И постарайся, конечно, не попасть в лапы полиции, чтоб тебя не пристрелили где-нибудь на границе при попытке к бегству. Ну, пока, старина!

На улице снова пошел дождь. Время близилось к полуночи. Звонка все не было. Йозмар мог бы подождать его и в постели, но боялся, что не услышит: после такого напряженного вечера он наверняка заснет очень крепко. Он взял эти три книги, внимательно осмотрел переплеты и подивился чистой работе «Техника». Подъехала машина; его, как всегда, потянуло к окну. Фары погасли, из машины вышла женщина и направилась к дому. Она то ли пританцовывала, то ли шаталась при ходьбе — трудно было разглядеть. Отперев калитку, она обернулась и посмотрела прямо на него.

Он запретил себе думать о Лизбет и обо всем, что зависело от ее звонка. Чтобы отвлечься, он стал листать одну из книг. Он прочитал: «Несмотря на привлекательную внешность Мэри-Лу Фондеринг, нельзя было сказать, что ей еще в колыбели напророчили, что в один прекрасный день она станет владелицей настоящего испанского замка».

В дверь позвонили. Значит, Лизбет решила просто собрать чемодан и приехать к нему, значит, она едет с ним. Надумала наконец. Он не стал дожидаться лифта, кинулся вниз и отпер входную дверь.

— Это я. Я забыл у тебя папку, — сказал человек, прикрывая за собой дверь. Йозмар узнал Пятницу, одного из тех семерых.

Папку они нашли быстро. Пятница, казалось, испытал большое облегчение; он опустился в кресло, стоявшее у балконной двери, быстро снял шляпу и тыльной стороной ладони стер пот со лба. Затем движения его замедлились, он осторожно положил на стол очки, устроился в кресле поудобнее и принялся осматривать комнату, точно видел ее впервые. Йозмар следил за его взглядом, пока не почувствовал, что гость разглядывает его самого так же, как стены и мебель. Он почувствовал, что у него краснеет лоб, как бывало всегда, от ощущения своей беспомощности. Он провел рукой по волосам и медленно повернулся, чтобы уйти из-под этого цепкого взгляда.

— Извини, что помешал. Я уже до дому дошел и только тогда заметил, что забыл папку. Такого нельзя допускать. Там очень важные бумаги. Ты завтра мог бы уехать, так ничего и не заметив, а папку кто-нибудь нашел бы, та же уборщица, — последствия могли бы быть самые непредсказуемые, сам понимаешь, товарищ. Надеюсь, ты на меня не в обиде?

От его спокойного низкого голоса Йозмару стало стыдно, но он не понимал почему. Нет, конечно, он не в обиде.

— Значит, едешь завтра утром и все выполнишь строго по программе?

— Да, так, наверное, будет лучше всего.

— Нет, это как раз не будет лучше всего. Если ты позволишь мне остаться, то давай садись, иначе придется встать и мне. Уже поздно.

Йозмар сел и тут же заметил, что это его движение примерного школьника заставило гостя улыбнуться. Его длинное худое лицо показалось Йозмару неприятным. Красивый широкий лоб резко контрастировал со щеткой коротких черных волос; мягкий нежный рот, нежные девичьи губы казались чужими, искусственными на этом строгом лице с тенями от выпирающих скул. Этот человек не был уродлив, он был неприятен.

— Я завидую тебе, товарищ. Через день-два ты уже будешь там, увидишь наших. Ты, наверное, и не знаешь, что это такое: тоска по родине. Видеть людей, которых любишь, только в кошмарных снах, чувствовать, как исчезает действительность, ведь она изменяется, а уже без твоего участия. Писать — и не знать той, уже новой, интонации, с которой прочтут твои письма. «Я говорю от имени рабочих своей страны», — сначала-то это правда, но вскоре уже и нет. И то, что ты говоришь от их имени, вероятно, тоже перестает быть правдой. Об этом следовало бы знать, но как узнаешь?.. Ты говоришь на нашем языке?

— Да, немного, я жил там три года, работал в одной немецкой фирме. Думаю, потому Зённеке и выбрал меня для этого дела.

Телефон прервал его на полуслове. Он с трудом договорил фразу до конца и снял трубку. Это звонила Лизбет. Он почти ничего не понимал: слова так и сыпались, мешая друг другу и налезая одно на другое, — она всегда так говорила, когда хорошо подготовленная ложь в последний момент казалась ей слишком глупой и неправдоподобной, и она на ходу начинала сочинять новую. Она решила извиниться за то, что позвонила так поздно, почти на три часа позже, чем обещала, но звучало это как упрек. Йозмар сказал:

— Да, я понимаю, конечно! — Он слышал дыхание Лизбет, потом она сказала:

— Йозмар, ты мне, наверное, не веришь, но я правда не могла, я должна была, ты же знаешь, как Лора нервничает, когда у нее генеральная репетиция, а я…

Он прервал ее:

— Я тебе верю, Лизбет, правда верю. — Он подождал. Откуда-то, словно издалека, доносились голоса и музыка. Кто-то пропел: «…ресничку выдеру и заколю…», затем раздался тонкий голос Лизбет: