Как Сережа на войну ходил - [2]
Сколько дней и ночей шли Серёжа и Дед на войну, никто не считал, а сами они сбились со счёта.
— Когда же мы придём? — спрашивал мальчик.
И Дед устало отвечал:
— Не спеши. Ещё навоюемся.
Постепенно Серёжа привык к военному обмундированию. Сапоги стали легче, а воротник гимнастёрки уже не тёр шею. А когда он надевал пилотку, то звёздочка оказывалась точно над переносицей, как и положено. Лицо маленького солдата обветрилось, загорело, а голубые глаза посветлели, словно выгорели от палящего солнца.
Странные перемены происходили в пути и с Дедом. Его белая борода неожиданно порыжела, а потом вовсе не стало бороды, хотя Серёжа точно помнил, что Дед не сбривал её. Остались только усы, да и те стали жиденькими — два рыжих пёрышка. А ещё совсем недавно белые густые усы подпирали нос. Глаза у Деда повеселели, шаг стал пружинистым, голос твёрдым. И шёл он бодро, поторапливал Серёжу — подавал команду:
— Шире шаг!
С каждым днём Дед становился моложе. И только для Серёжи он оставался Дедом.
Как это случилось? Как произошло?
Не только с Дедом и Серёжей происходили перемены на старой военной дороге. Всё вокруг неожиданно изменилось. Светило солнце. Зеленела трава. Небо было голубым. А птицы перестали петь. Откуковала, закончила свой таинственный счёт кукушка. Затаились звери. Всё замерло. Только между деревьями было видно, как мчатся составы кирпичного цвета с пушками, с танками, а из теплушек, из вагонов, в которых ездят солдаты, доносились обрывки печальных песен. Паровозы не гудели, только тяжело дышали на подъёмах.
Когда тяжёлая поступь военных эшелонов замерла, Серёже вдруг показалось, что они с Дедом одни в целом мире, а все люди, птицы, звери покинули родную землю. Серёже нестерпимо захотелось домой. Он долго крепился, но потом не выдержал и подёргал за рукав помолодевшего Деда:
— Вернёмся домой, Дед!
— Поздно, — ответил Дед, — теперь уже возврата нет.
— Почему нет? — тревожно спросил мальчик.
— Мы уже на войне, — был ответ.
— Какая тихая война! — удивился Серёжа. — Я думал, всё вокруг грохочет, как гром. А на войне даже птицы не поют. Тихо.
— Да уж тихо, — сказал Дед и многозначительно посмотрел на Серёжу.
День был пасмурный, туманный. И в тревожной тишине мальчик услышал шаги. Негромкие, осторожные, как у охотника, идущего по следу. Серёжа огляделся и увидел солдат. Они шли цепью слева и справа. Он оглянулся— сзади тоже шли солдаты. А потом и впереди из тумана возникла цепь. Их серебристые, влажные от росы шинели то отделялись от тумана, то снова растворялись в нём. Солдат было много, и от их тихих шагов едва заметно вздрагивала земля.
Солдаты держали в руках длинные винтовки с примкнутыми штыками и смотрели вперёд. Серёжу и Деда они не замечали, а может быть, принимали за своих — большой солдат и маленький.
Серёжа посмотрел в лица идущих рядом и удивился. Он думал, что солдаты чужие, незнакомые, а идущие рядом были удивительно похожи на близких людей. И был один солдат похож на соседа Фёдора Фёдоровича, и был другой солдат похож на дядю Валю. А санитарка с красным крестом на брезентовой сумке была так похожа на маму, что Серёжа хотел окликнуть её, но в это время кто-то срывающимся голосом крикнул. «Воздух!»
И все солдаты сразу попадали в траву, залегли… почему-то.
Серёжа вопросительно посмотрел на Деда.
— Ложись! — строго приказал Дед.
— Там грязно, — заупрямился мальчик: он и в самом деле стоял в луже.
В следующее мгновение Дед сильным рывком бросил мальчика на землю и упал с ним рядом.
А в небе раздался надсадный рёв. Он приближался и становился всё сильнее. Казалось, небо стало железным и упало на землю, придавило всех, кто залёг, — даже головы нельзя было поднять.
Послышался грохот, словно кто-то бил по железному небу отбойным молотком.
Пересилив себя, Серёжа оторвался от земли и увидел совсем низко, прямо над собой, жёлтые крылья фашистского самолёта с чёрными крестами. И даже лётчика успел разглядеть фашистского. Он увидел красные огоньки, которые, сливаясь в одну огненную нитку, тянулись к тем, кто залёг на земле.
— Что это, Дед? — крикнул мальчик.
— Пули! — ответил тот и рукой сильней прижал мальчика к земле.
А потом снова стало тихо. Так тихо, что ушам больно…
Серёжа встал, осмотрелся, а солдат не увидел.
— Где солдаты, Дед?
— Полегли, — мрачно ответил он и поправил шинель. — Побил их фашист.
Как появились солдаты из тумана, так и исчезли в тумане. Навсегда. Были — и нет их.
Но не все солдаты полегли. Оставшиеся в живых поднялись, отряхнули с шинелей землю и зашагали дальше тихим, охотничьим шагом. И на их синеватых штыках сверкало восходящее солнце.
А Серёжа стоял рядом с Дедом и внимательно всматривался в лица уходящих в бой и всё искал глазами соседа Фёдора Фёдоровича, и дядю Васю, и санитарку, похожую на маму. Но их не было.
И Серёжа почувствовал, как в сердце образовалась незнакомая пустота, и льдинка страха забилась в нём так сильно, что захотелось плакать. Но он подумал о тех, кто молча погиб от красных трассирующих пуль, и о тех, кто поднялся и не побежал назад, а пошёл в бой, — и не позволил себе заплакать. И долго ещё вспоминал родные лица тех, кто молча шагал рядом с ним.
