Как просыпается Солнце - [4]
Эту гору хорошо видно с полустанка, хотя до нее добрый десяток километров. Увенчанная высокой каменной палаткой, она до самой подошвы покрыта звонкой сосной. Среди золотистых сосновых стволов кое-где тянутся вверх березы. В зимнее время они теряются среди снежной белизны, и тогда кажется, что лес на горе не такой густой, каким был летом.
На вершине горы встречаются и разбегаются просеки, создавая лесную росстань. Но замечателен не этот перекресток и не открывающийся вид на холмы, леса и горы, а удивительно контрастны сами просеки.
На той, что спускается к югу, лес стряхнул с себя снежные шапки, кое-где пробиваются из-под снега зеленоватые от мха глыбы гранита. На просеке, сбегающей по северному склону, деревья и кустарники окутаны густым кружевом изморози и похожи на белые кораллы. Снег глубокий, сухой и звенящий. На этом склоне даже подснежники появляются на неделю позднее.
Когда я забираюсь на гору, мне особенно четко видится грань между зимой и весной.
Солнечная просека.
Солнце греет стволы деревьев, и вокруг них, в снежной пелене, образовались воронки, на опушках поглубже, в лесу — меньше. А там, где пригревает сильнее, на дне воронок показалась земля. В одной из них бегает большой черный муравей. Как он сюда попал? Может быть, это разведчик, посланный своим племенем узнать, что творится на белом свете? А возможно, раньше времени муравей отогрелся после зимнего сна и теперь делает весеннюю разминку?
В густом ельнике пропитанный водой снег выше колена. Дальше опушки не проберешься. А рядом луг, устланный бурой прошлогодней травой. Из ельника через луг тянутся глубокие ямки, оставленные копытами лося. Прозрачная снежная вода заполнила следы до краев, а отблеск ясного неба превратил в голубые пятна, узкой цепочкой уходящие вдаль. От этой голубизны вода в лосином следу кажется волшебной: напейся и превратишься в лесного могучего зверя!
Весной, как только начнет оседать снег и под его пеленой послышится плеск талой воды, первое, что бросается в глаза — покрасневшие вершины берез да блестящие ветки краснотала. Вчера я увидел на его гибких ветвях белые пушистые «барашки». Через несколько дней покроются они золотистой пыльцой, и рука невольно потянется к палитре и кисти, чтоб сохранить на полотне весеннее чудо.
Одиночество не свойственно человеку, он не может жить без друзей. У меня они есть, и я знаю цену дружбы. Она возникла и окрепла у таежных костров, во время блужданий по неизведанным тропам. Наша дружба прошла жесткую проверку и выдержала экзамен. Она, кроме того, помогла нам приобрести новых, безмолвных, но верных друзей. Каждый раз, бывая в тайге, мы испытываем большую радость от встреч с ними и печалимся, когда они исчезают.
Этих друзей у нас немало: приметное дерево, скала или родник, заброшенная, вросшая в землю избушка, охотно дающая нам приют.
Своим другом мы считаем огромную сосну на лесосеке, покрытой низкорослым кустарником и жесткой, как проволока, травой. В лабиринте гор и болот дерево служит нам маяком. Оно очень старое. Втроем, взявшись за руки, мы с трудом обнимаем его ствол.
В тени сосны мы отдыхаем и дремлем под шум ветвей. То ли оттого, что густа ее крона, или потому, что открыта она всем ветрам, только шумит каждый раз неодинаково. Иногда кажется: дерево повествует об удивительных историях, какие довелось повидать ему в течение долгой жизни. Осенью, когда дуют колючие ветры с востока, сосна начинает скрипеть особенно тоскливо, точно жалуется на свое печальное одиночество. Но весной, поддавшись общей радости жизни, шумит весело и задорно.
Мы понимаем, что все это рождено нашим воображением, и все же каждый раз, слыша новые звуки в шуме ветвей, считаем старую сосну существом почти разумным, живущим на земле рядом с нами.
Возле нашей охотничьей избушки в отрогах Бардымского увала росла береза. Кругом был дремучий ельник, и она, словно заблудившаяся женщина, жалась к человеческому жилью, с опаской посматривая на своих хмурых соседей.
Мы с друзьями очень берегли дерево, не позволяя себе сделать даже легкого прокола в коре, чтобы напиться весеннего сока. Оно служило нам своеобразным ориентиром в сложной жизни природы. Была какая-то неуловимая связь между жором щуки и началом развертывания листьев. Как только береза начинала рассыпать семена, мы знали, что пора отправляться за брусникой, а осенью, когда появлялся золотистый наряд, можно было идти караулить на лиственницах глухарей. Через неделю, после того как с березы опадали листья, улетали на юг последние утиные стаи.
В одну из зим, в наше отсутствие, какой-то прохиндей спилил березу. Избушка, лишившаяся красивой соседки, показалась нам осиротевшей и неуютной. Мы уже подумывали перенести охотничью базу в другое место, но весной увидели, что на оставшемся пне появилась свежая поросль.
Осенью мы ее разрядили, оставив три веточки.
С тех пор прошло много лет. Тонкие прутики превратились в стройные деревья. Густая душистая листва совсем скрыла от глаз избушку.
Три белоствольные красавицы шумят листвой, задорно машут зелеными косами, как будто пытаются убежать вместе с ветром. Три сестры, питаемые одними корнями, к нашему удивлению, совсем не похожи на мать, давшую им жизнь. Та была солидной, с глубокими морщинами на коре, молчаливой. Только когда проносился над землей шквал, шумела грозно, негодуя, что беспутный ветер нарушил ее сон. А эти кажутся беспечными и веселыми, не обращающими внимания на хмурых соседей. Кора у них белая, гладкая и чуточку бархатистая.
