Как повесить ведьму - [19]

– Ага, он рассказывал обо всех частях корабля и как они работают. Потому мне и нравится делать мебель. Мы с отцом много чего создали вместе.

Небо начинает из оранжевого становиться розовым.

– Каким он был?

Джексон улыбается:

– Отец всегда носил подтяжки, и у него был глубокий смех, который сотрясает все тело. А еще он всегда брал с собой старую курительную трубку, из-за которой мама дико злилась. Она уверяла, что весь дом уже провонял этим запахом. Но больше всего на свете папа любил маму. Он был величайшим сладкоежкой. Прокрадывался посреди ночи на кухню и съедал приготовленную на продажу выпечку. Мама каждый раз жаловалась, но в глубине души ей это нравилось.

Его любовь к отцу так понятна и близка, что у меня перехватывает дыхание.

– Судя по твоему рассказу, он был чудесным.

Джексон кладет руку мне на плечо и притягивает ближе к себе. Я напрягаюсь от его прикосновения. Может, миссис Мэривезер была права насчет Джексона. Я ведь не дала ему даже шанса. Просто не привыкла, что люди могут быть добры. Пару раз ребята из школы поступали со мной по-хорошему, чтобы потом подшутить, что не добавило очков доверию к людям. Я расслабляю мышцы и осторожно прислоняюсь к плечу Джексона, вдыхая запах хвои.

– В Нью-Йорке у меня не было друзей.

Мы смотрим, как разноцветное небо отражается в водной глади, и я размышляю о его руке, так и не отпустившей моих плеч.

– Ты всегда говоришь то, что думаешь, правда? – спрашивает он, словно это хорошее качество.

Я пожимаю плечами:

– Вивиан говорит, я не умею фильтровать слова. Забавно, но, думаю, у меня это от нее. На самом деле я просто не вижу смысла приукрашивать действительность.

– Получается, ты не скучаешь по городу?

– Не особо. Но я скучаю по возможности каждый день приходить в больницу к папе. Мы не расставались так надолго, как сейчас, с самого первого дня его комы. Квартира была продана быстрее, чем Вивиан предполагала, и нам пришлось переехать раньше, до того, как его перевезут в Бостон.

Объятия Джексона становятся крепче, а я не сопротивляюсь возможности прижаться к нему. Мое дыхание чуть ускоряется, грудь вздымается быстрей, чем раньше. Джексон опускает взгляд на меня.

– Если не возражаешь, я спрошу: что с ним случилось?

Я замираю. Джексон первый человек, который попросил рассказать эту историю.

– Четыре месяца назад папа готовил завтрак. Было субботнее утро, а до его болезни у меня был настоящий талант спать до обеда. Меня не будили ни сигнализация, ни вой пожарных сирен – ничего. Но в то утро какая-то частичка сонного мозга уловила панику в голосе Вивиан, и я пулей подорвалась с постели. Тогда я еще не знала, но причиной резкого пробуждения стал ее звонок в девять-один-один.

Помню только, как забежала на кухню и увидела отца, лежащего на черном кафеле. Самое странное, что именно в тот момент я сообразила, что папа как раз готовил мой любимый завтрак – банановые оладьи с шоколадной крошкой. Его глаза закрылись за секунду до того, как я оказалась рядом. Врачи сказали, что у него был небольшой разрыв в стенке сердца. Они провели операцию, но с тех пор папа в коме. Врачи не знают почему.

– Мне ужасно жаль. – Джексон качает головой.

– Теперь я часто просыпаюсь от панических атак. Я… думаю, что сама в этом виновата. В смысле, в болезни папы. – Никогда никому в этом не признавалась.

– Сэм, в этом определенно нет твоей вины.

Внезапно накатывает ощущение незащищенности, и отчаянно хочется спрятаться. Я отстраняюсь от Джексона.

– Ты мало об этом знаешь. Люди рядом со мной всегда страдают. Я как магнит для катастроф.

– Ты не можешь винить себя в том, что…

– Давай просто закроем тему. – Я прикусываю нижнюю губу. – Лучше пойдем домой. Я так и не сказала Вивиан, куда пропала.

– Конечно.

Мы покидаем порт, снова оказываясь на улицах. Без руки Джексона на плечах становится холоднее, но не уверена, что мне комфортно находиться так близко к кому-либо. Чаще всего люди предпочитают ко мне не прикасаться.

– Можно еще что-нибудь посмотреть по дороге домой? – спрашиваю я в надежде отогнать мрачные мысли. – Памятники истории, например?

– Угу, они повсюду, – сообщает Джексон, не останавливаясь. – В паре кварталов по той дороге будет Старое кладбище, древнейшее кладбище Салема. Там покоится один из Мэзеров. Когда будет светло, я свожу тебя туда.

– И кто сейчас боится? – спрашиваю я, и Джексон усмехается.

Мы идем по маленькой улочке с красивыми старыми домами.

– А на этой улице жил судья Корвин. Многие люди Салема приходили сюда по поводу обвинений в колдовстве.

Его рука задевает мою, и я отдергиваю пальцы, не успев даже задуматься, хочу ли этого.

– Ты правда многое знаешь об истории. Впечатлена.

– Это комплимент?

– Я хвалю людей только заслуженно.

– Можешь повторить? Хочу запомнить этот момент.

– Нет. – Пытаюсь не улыбаться, но терплю полный провал.

Джексон останавливается перед огромным особняком с большими стеклянными окнами и сводчатой крышей. Он похож на замок в новоанглийском стиле. Ухоженная зелень вокруг и внушительный забор, окружающий территорию.

– Что это за место? – интересуюсь я.

– Когда-то было тюрьмой.

– Необычная тюрьма.

– В ней содержали военнопленных 1812 года, – поясняет он. – Многие умерли здесь, большинство было повешено. Последнее пристанище Бостонского душителя. – Он указывает на кладбище за особняком. – Кладбище Говард-стрит.