Как попасть на Луну - [7]

Кроме того, назвать все эти виды транспорта известными и привычными можно лишь относительно. Во всяком случае, фантастика всегда стремилась сделать их как можно менее привычными.

Птиц все видели. Птиц, на которых летал Доминиго Гонзалес, не видел никто. Это были совсем особые птицы - с одной лапой, как у лебедя, другой, как у орла, и весьма своеобразными повадками.

Другие птицы, как известно, не летают зимовать на Луну.

Воздушный шар не был новинкой во времена Жюля Верна. Но воздушный шар, на котором совершил свой полет доктор Фергюссон, был новинкой. Он был не примелькавшимся воздушным шаром, а его усовершенствованным потомком.

Современные космонавты летают при помощи многоступенчатых ракет на жидком топливе. Герои современной фантастики предпочитают фотонные ракеты.

История самолета в фантастике тоже достаточно интересна. Когда теория аппаратов тяжелее воздуха была уже создана, а самолет еще не существовал, он был "чудом, в которое мы верим" - вернее, "в которое нам следует верить", поскольку многие в него все равно не верили. Изобразив в романе "Когда спящий проснется" (1898) огромные самолеты, совершающие беспосадочные полеты из Африки в Англию с большим числом пассажиров, Уэллс показал себя по тем временам очень смелым фантастом. Десять лет спустя в романе "Война в воздухе" (1908) он изобразил самолет заметно скромнее. На этот раз речь у него шла всего лишь об авиетках, поднимающих в воздух одного-двух человек. Написано это было через пять лет после полета братьев Райт. И все же роман Уэллса сохранил и в этом случае известную меру фантастичности. Ею он был обязан тому, что хотя самолет уже существовал, он казался сделанным на пределе теоретических возможностей и в его способность к какому-либо совершенствованию по-прежнему не все и не слишком верили. Иными словами не вера в реальность самолета, а неверие в его возможности сделало роман Уэллса фантастическим.

Трудно сказать, чего приходится больше бояться фантасту - того, что ему не поверят, или того, что ему слишком поверят. Чаще, надо думать, - второго. Фантастика в конце концов не мистификация. Ее задача отнюдь не в том, чтобы убедить нас в реальности изображенных событий. Она - искусство и, значит, отлична от действительности. Даже добиваясь наибольшей иллюзии, фантастика не скрывает, что это иллюзия. Как и вся литература, она существует постольку, поскольку выявляет, а не затушевывает свою эстетическую природу.

..... Своеобразие фантастики относительно литературы иного толка определяется прежде всего тем, какое отношение к себе она вызывает.

Про фантастическое произведение нельзя сказать, что в отличие от произведения реалистического мы ему верим. Но нельзя сказать и обратного "фантастика - это то, во что мы заведомо не верим".

В-последнем случае речь, очевидно, идет не о фантастике в целом, а, преимущественно о комической фантастике. Фантастика находится где-то на грани того и другого - веры и неверия. В фантастике "О они живут рядом. Без веры нет художественной правды. Вез сомнения нет фантастики.

Способ полета, который избрал Икароменипп, нереален. Но он все же отдает ему предпочтение перед способом еще более нереальным - отрастить собственные крылья. Сирано де Бержерак, растолковывая, почему Энох не разбился при падении на Луну, тоже дает сразу два объяснения, одно из которых заметно реальнее, чем другое. Во-первых, говорит он, его спасла широкая одежда, которую раздувал ветер. Во-вторых, "сила его пламенной любви" [ Эти два случая отмечены ранее в статье иркутской исследовательницы Т. А. Чернышевой "К вопросу о традициях в научно-фантастическбй литературе". См. "Труды Иркутского гос. университета", т. XXXIII, вып. 4-й. Иркутск, 1964, стр. 87-88.]. Доминиго Гонзалес, рассказывая о своем полете на Луну, не забывает, что расстояние далекое, и птицам надо будет по дороге отдохнуть. Для привала он находит удивительно удачное место - тот пункт между Землей и Луной, где притяжение их уравновешивается, так что птицы могут висеть без всякой материальной поддержки, "как рыбы в спокойной воде". Выбор этого пункта, кстати говоря, показался бы не только правдоподобным, но и научным еще в XIX веке.

Подобную точку пространства (единственную, как ему кажется, где возникает невесомость) проходят герои романа Жюля Верна "С Земли на Луну".

Фантастика всегда находится где-то на грани между верой и неверием. Это главное, что ее отличает, и подобная - иногда почти неразличимая - грань обязательно где-то в ней есть. Благодаря присутствию этой грани мы и воспринимаем то или иное произведение как фантастическое.

Даже в новейших научных теориях фантастика зачастую стремится отыскать не только источники веры, но и неверия. Она берет положения вероятные. Но из них предпочитает наименее вероятные.

Так, Герберт Уэллс в "Машине времени" сделал несколько ламаркистских допущений, так как механизм наследственности в те годы был, несмотря на появление работ Вейсмана (1882), недостаточно ясен, а главное - совершенно неизвестен читателю. И можно было предположить, что в определенных узких пределах Ламарк был прав [ Уэллс писал об этом ламаркизме в недрах дарвинизма в книге "Наука жизни". ]. Идея эта была общепринятой среди ранних дарвинистов, за нее стоял, в частности, К. А. Тимирязев [ К. А. Тимирязев, Краткий очерк теории Дарвина. М., Сельхозгнз, 1949, стр. 63 и 65. ], но она была при этом не более чем гипотеза.