Как писать хорошо. Классическое руководство по созданию нехудожественных текстов - [95]

Здесь идет уже чистый нарратив — одно повествовательное предложение за другим. Труднее всего мне было написать об «одиночестве» каравана — это для меня чересчур поэтично. И все же в конце концов я решил, что мне необходима эта фраза, и вставил ее скрепя сердце.

К этому времени уже наступил полдень, и солнце жарило вовсю. Мы снова забрались во внедорожники и ехали в глубь пустыни до тех пор, пока Мохаммед Али не нашел дерево, отбрасывающее тень, где могли бы разместиться пять ньюйоркцев и мэрилендская вдова. Там мы просидели до четырех часов — жевали походный ланч, глазели на раскаленные пески вокруг, дремали и периодически перетаскивали свои одеяла вслед за тенью. Оба наших шофера провели сиесту несколько иначе: они возились с двигателем одного из автомобилей и, похоже, разобрали его чуть ли не полностью. Откуда ни возьмись появился кочевник и спросил, нет ли у нас хинина. Затем таким же образом появился еще один и присел поговорить. Позже мы увидели двоих мужчин, идущих к нам по пустыне, а за ними… неужели наш первый мираж? За ними был другой соляной караван, на сей раз в пятьдесят верблюдов — их очертания четко вырисовывались на фоне неба. Заметив нас бог весть из какой дали, эти двое оставили свой караван, чтобы перемолвиться с нами словечком. Один из них был старик, ужасно смешливый. Они сели рядом с Мохаммедом Али, чтобы услышать от него последние новости из Тимбукту.

Самой трудной здесь была фраза про шоферов, чинивших двигатель. Я хотел, чтобы она получилась такой же простой, как все остальные, однако с маленьким сюрпризом — с толикой юмора. Если не считать этого, моей целью на данном этапе было рассказать остаток истории без всяких ухищрений:

Четыре часа пролетели в один миг, словно мы вдруг перепрыгнули в другой часовой пояс — сахарское время, — и под вечер, когда зной начал спадать, все вновь расселись по автомобилям. К моему удивлению, оба они беспрепятственно завелись, и мы поехали в то место, где, по словам Мохаммеда Али, находился наш «лагерь». В воображении я рисовал себе если не шатер вождя, то, по крайней мере, хоть какую-то палатку — что-нибудь, заслуживающее название лагеря. Но когда мы наконец остановились, вокруг были точно такие же просторы, как те, по которым мы ехали весь день. Впрочем, здесь росло одно небольшое дерево. Под ним съежились несколько бедуинок в черных чадрах, скрывающих лица, и Мохаммед Али высадил нас на песок рядом с ними.

При виде белых незнакомцев, свалившихся как снег на голову, женщины съежились еще больше. Они сбились в такую тесную кучку, что походили на скульптурную группу. Очевидно, Мохаммед Али сделал остановку у этого дерева, решив угостить своих туристов первой попавшейся порцией «местного колорита», и рассчитывал, что дальше мы сами о себе позаботимся. Нам оставалось только сидеть и стараться выглядеть приветливо. Но мы чувствовали себя непрошеными гостями, и со стороны это наверняка было заметно. Только по прошествии некоторого времени скульптурная группа распалась, превратившись в четырех женщин, троих детей и двух голых младенцев. Мохаммед Али куда-то сгинул: возможно, он не хотел якшаться с бедуинами, поскольку, будучи туарегом, считал их отбросами пустынного общества.

Тем не менее, ситуация разрешилась именно благодаря бедуинкам. Одна из женщин, открыв лицо и подарив нам улыбку кинозвезды — белые зубы и сверкающие черные глаза на прекрасном лице, — порылась в своих вещах, достала одеяло и соломенную подстилку и протянула их нам. По книгам я помнил, что в пустыне не бывает непрошеных гостей — любая встреча в каком-то смысле предвидится. Вскоре из-за барханов появились и два бедуина мужского пола; теперь мы поняли, что это семья, состоящая из двоих мужчин с парой жен на каждого и их разнокалиберных детей. Старший из бедуинов, кочевник с суровыми, но приятными чертами лица, поздоровался с обеими своими женами, легонько похлопав их по голове — это смахивало на благословение, — а затем присел недалеко от меня. Одна из бедуинок подала ему ужин — просяную кашу в горшочке. Он немедленно предложил ее мне. Я отказался, но это предложение глубоко меня тронуло. Пока он ел, мы хранили дружелюбное молчание. Подошли дети — познакомиться. Солнце скрылось за горизонтом, и над Сахарой всплыла полная луна.

Тем временем наши шоферы расстелили около автомобилей одеяла и разожгли костер из собранного в пустыне хвороста. Расположившись на одеялах поудобнее, мы наблюдали, как зажигаются над пустыней звезды; потом, поужинав курицей, стали готовиться ко сну. С вечерним туалетом обошлись по-походному — барханов хватило на всех. Нас заранее предупредили, что ночи в Сахаре холодные, и мы запаслись свитерами. Я натянул свой, закутался в одеяло и, хотя лежать на песке все равно было жестковато, благополучно уснул в поразительной тишине. Но часом позже проснулся от не менее поразительного шума: это бедуины привели на ночлег стадо коз и верблюдов. Потом все снова стихло.

Утром я обнаружил рядом со своим одеялом отпечатки лап. Мохаммед Али сказал, что это следы шакала — он приходил подобрать куриные косточки, которых, как я помнил, осталось немало. Но я не слышал ни звука, поскольку был очень занят: мне снилось, что я Лоуренс Аравийский.