Как остановить время - [44]
– Ну да, конечно, мистер Хазард.
– До завтра.
Завтра. Я всегда ненавидел это слово. А теперь, как ни странно, оно меня не раздражало.
– До завтра. Да.
Лондон, 1599
Я сидел высоко над сценой на хорах, рядом со смертельно бледным заносчивым старцем по имени Кристофер, который играл на вёрджинеле[11]. Я говорю «старец», а ведь ему, пожалуй, было не больше пятидесяти, но в труппе «Слуги лорда-камергера» он был старше всех. Мы сидели на виду у зрителей – вздумай они поднять голову, но на нас падала тень, скрывая лица, и я чувствовал себя в безопасности. Ни до, ни после представления Кристофер со мной почти не разговаривал.
Но один наш разговор мне запомнился.
– Ты ведь не лондонец, верно? – надменно бросил он. В его надменности был особый смысл. В ту пору, как и теперь, большинство жителей Лондона составляли приезжие. А если учесть, что людей умирало больше, чем рождалось, Лондон мог не только существовать, но и развиваться только благодаря приезжим.
– Нет, – ответил я. – Я из Франции. Моя мать бежала сюда, спасаясь от королевских войск.
– От католиков?
– Да.
– И где теперь твоя мать?
– Умерла.
Ни намека на сочувствие. Ни малейшей заинтересованности. Просто долгий пристальный взгляд.
– Ты играешь как француз. У тебя даже пальцы не английские.
Я воззрился на свои руки.
– Разве?
– Да. Ты струны не щиплешь, а скорее гладишь. Получается странный гул.
– Этот странный гул нравится мистеру Шекспиру.
– Полагаю, для своих лет ты играешь неплохо. Такой юнец здесь в новинку. Но не вечно же ты будешь юным. Это еще никому не удавалось. Кроме одного мальчишки с Востока.
Вот оно и случилось.
В ту минуту я понял, что постоянно должен быть начеку даже в таком огромном городе, как Лондон.
– Его мать убили. Она была ведьмой.
У меня бешено заколотилось сердце. Собрав все силы, я постарался изобразить спокойствие.
– Ну, раз она утонула, значит, была неповинна в колдовстве.
Он подозрительно зыркнул на меня.
– А я не говорил, что она утонула.
– Раз ее обвинили в колдовстве, я предположил, что ее подвергли испытанию водой.
Он прищурился:
– Похоже, ты всерьез разволновался. Смотри-ка, твои французские пальчики дрожат. Честно говоря, подробностей я не знаю. А узнал про это от Хэла.
Хэл, кроткий флейтист, сидевший на скамье перед нами, не жаждал стать участником нашей беседы. Они с Кристофером давно знали друг друга: вместе работали над другими постановками.
– Ее сын не взрослел, – сообщил тихий немногословный Хэл. – Она сотворила заклинание и убила человека, чтобы дать своему мальчишке вечную жизнь.
Я не знал, что сказать.
Кристофер продолжал сверлить меня взглядом. И тут мы услышали шаги на галерее.
– Могу я присоединиться к вашей беседе?
Это был Шекспир. Подойдя к нам, он вскрыл устричную раковину и высосал моллюск, стараясь не запачкать свой стеганый камзол из тафты. Закончив смаковать устрицу, он перевел вопросительный взгляд на Кристофера.
– Да, разумеется, – ответил тот.
– Надеюсь, вы помогаете юному Тому освоиться.
– О да, юный Том в полном порядке.
Шекспир выронил устричную раковину. По его лицу скользнула улыбка.
– Прекрасно.
Он ткнул в меня пальцем:
– Мы пересадим тебя вперед, на вон ту скамью. Чтобы было слышно лютню.
Я заметил, что Кристофер готов вскипеть от злости. Восхитительный миг. Я пересел на новое место; послушный Хэл меня уже опередил. Пустая устричная раковина зорким перламутровым оком следила за мной с пыльной половицы.
– Спасибо, сэр, – поблагодарил я своего работодателя.
Шекспир невозмутимо покачал головой:
– Уверяю тебя, это не благотворительность. А теперь играйте, да не ударьте лицом в грязь! Сам сэр Уолтер[12] оказал нам честь.
Передняя скамья давала большое преимущество: весь театр был как на ладони. А публика представляла собой любопытнейшее зрелище. В солнечный денек в театр набивались тысячи людей. Гораздо больше, чем может вместить любой из современных театров, даже «Глобус». Между стоявшей в партере чернью, заплатившей за вход один пенс, и счастливцами, выложившими по два пенса за места на скамьях в глубине зала, частенько вспыхивали ссоры и перебранки. Те, кто мог выложить целых три пенса за места на скамье с подушкой, считали себя выше первых двух категорий; но я заметил, что и на ярусах, где расположилась знать, нравы царили примерно те же.
Кого тут только не было! Воры. Смутьяны. Проститутки. Дамы с бледными лицами и чернеными зубами, якобы сгнившими от злоупотребления сахаром: в ту пору это свидетельствовало о принадлежности к высшему слою, как сегодня отбеленные зубы и искусственный загар.
В пьесе было множество песен, поднимавших настроение толпы. Мне особенно нравилась одна, «Под зеленой кроной». Исполнял ее веселый светловолосый актер – имя я запамятовал, – который играл верного лорда Амьена, одного из тех, кто согласился отправиться в изгнание во французский лес вместе со Старым герцогом, отцом героини пьесы Розалинды.
В моем сознании французский Арденнский лес превращался в знакомый мне с детских лет
