Как оболгали великую историю нашей страны - [10]

Генерал-адъютант Дубасов: «Наше движение на восток есть движение стихийное — к естественным границам; мы не можем здесь отступать, и противник наш должен быть опрокинут и отброшен. Для достижения этого надо посылать на театр действия самые лучшие войска. Что касается Владивостока, то его нетрудно взять с моря, и он более трех месяцев, вероятно, не продержится; но несмотря на это, войну следует продолжать, так как мы, в конце концов, можем и должны возвратить обратно все взятое противником. Финансовое положение Японии, конечно, хуже нашего: она делает последние усилия; наши же средства борьбы далеко не исчерпаны».[33]

Генерал Рооп: «Я не могу согласиться с тем, чтобы немедленно просить мира. Попытка предложить мирные условия есть уже сознание бессилия. Ответ будет слишком тягостный. Заключение мира было бы великим счастьем для России, он необходим, но нельзя его просить. Надо показать врагам нашу готовность продолжать войну, и когда японцы увидят это, условия мира будут легче».[34]

Великий князь Владимир Александрович: «Не на посрамление, не на обиду или унижение могу я предлагать идти, а на попытку узнать, на каких условиях мы могли бы говорить о прекращении кровопролитной войны. Если они окажутся неприемлемыми, мы будем продолжать драться, а не продолжать начатую попытку».[35]

Если подводить итог различным заявлениям участников совещания, то видно, что речь шла о готовности начать дипломатический зондаж японских требований, но при этом подчеркивалось, что о поражении нашей армии нет и речи, а в случае чего война может быть продолжена Россией.

Возможно, найдутся скептики, которые скажут, что рассуждения в «высоких кабинетах» — это одно, а люди, находившиеся непосредственно на полях сражений, смотрели на перспективы России совершенно иначе. Что ж, дадим слово Деникину. Будущий генерал, один из лидеров Белой гвардии участвовал в Русско-японской войне и в воспоминаниях так оценивал состояние русской армии:

«5 сентября 1905 года в Портсмуте было заключено перемирие, а 14 октября состоялась ратификация мирного договора. Россия теряла права свои на Квантунь и Южную Маньчжурию, отказывалась от южной ветви железной дороги до станции Куачендзы и отдавала японцам южную половину острова Сахалин.

Для нас не в конференции, не в тех или других условиях мирного договора лежал центр тяжести вопроса, а в первоисточнике их, в неразрешенной дилемме:

Могли ли маньчжурские армии вновь перейти в наступление и одержать победу над японцами?

Этот вопрос и тогда, и в течение ряда последующих лет волновал русскую общественность, в особенности военную, вызывал горячие споры в печати и на собраниях, но так и остался неразрешенным. Ибо человеческому интеллекту свойственна интуиция, но не провидение.

Обратимся к чисто объективным данным. Ко времени заключения мира русские армии на Сипингайских позициях имели 446½ тысячи бойцов (под Мукденом — около 300 тысяч); располагались войска не в линию, как раньше, а эшелонированно в глубину, имея в резерве общем и армейских более половины своего состава, что предохраняло от случайностей и обещало большие активные возможности; фланги армии надежно прикрывались корпусами генералов Ренненкампфа и Мищенки; армия пополнила и омолодила свой состав и значительно усилилась технически — гаубичными батареями, пулеметами (374 вместо 36), составом полевых железных дорог, беспроволочным телеграфом и т. д.; связь с Россией поддерживалась уже не тремя парами поездов, как в начале войны, а 12 парами. Наконец, дух маньчжурских армий не был сломлен, а эшелоны подкреплений шли к нам из России в бодром и веселом настроении.

Японская армия, стоявшая против нас, имела на 32 % меньше бойцов. Страна была истощена. Среди пленных попадались старики и дети. Былого подъема в ней уже не наблюдалось. Тот факт, что после нанесенного нам под Мукденом поражения японцы в течение шести месяцев не могли перейти вновь в наступление, свидетельствовал по меньшей мере об их неуверенности в своих силах.

Но... войсками нашими командовали многие из тех начальников, которые вели их под Ляояном, на Шахэ, под Сандепу и Мукденом. Послужил ли им на пользу кровавый опыт прошлого? Проявил ли бы штаб Линевича более твердости, решимости, властности в отношении подчиненных генералов и более стратегического уменья, чем это было у Куропаткина? Эти вопросы вставали перед нами и естественно у многих вызывали скептицизм.

Что касается лично меня, я, принимая во внимание все “за” и “против”, не закрывая глаза на наши недочеты, на вопрос — “что ждало бы нас, если бы мы с Сипингайских позиций перешли в наступление?” — отвечал тогда, отвечаю и теперь:

— Победа!

Россия отнюдь не была побеждена. Армия могла бороться дальше. Но... Петербург устал от войны более, чем армия. К тому же тревожные признаки надвигающейся революции, в виде участившихся террористических актов, аграрных беспорядков, волнений и забастовок, лишали его решимости и дерзания, приведя к заключению преждевременного мира».[36]

Почему «победитель» Порт-Артура покончил жизнь самоубийством

Обращаясь к событиям Русско-японской войны, нельзя обойти молчанием оборону Порт-Артура. Не все знают, что командующий осадой крепости Ноги Марэсукэ по итогам своей победы решил покончить жизнь самоубийством. Ему было до смерти стыдно за бездарно и провально проведенную осаду. Император запретил ему делать сэппуку (харакири), но после смерти императора Ноги все-таки совершил самоубийство. У нас этот факт остается не просто малоизвестным, а еще и непонятным, ведь столетие бесконечного улюлюканья по поводу «победоносной Японии, разгромившей отсталый царизм» не прошло даром. Позором считают действия России, но никак не Японии, и уж тем более у нас удивляются, почему Ноги до такой степени низко оценивал свою победу у Порт-Артура. А между тем он абсолютно прав. Осада Порт-Артура — это поразительное головотяпство, провал и поражение японцев, а России невероятно повезло, что Ноги совершил столь вопиющий просчет. В результате гарнизон крепости не просто выполнил свою задачу, а многократно ее перевыполнил, добился грандиозного успеха. Когда, наконец, наша страна очнется от пропагандистского дурмана, именно такой взгляд восторжествует и у нас, а на Западе это знают давно и считают такой подход настолько банальным, что известный военный историк Лиддел Гарт пишет об этом буквально одной строкой как о самоочевидной вещи. Приведу в доказательство известную цитату: