Вдали послышался грозный рокот, все усиливаясь, переходя в оглушительный рев, и вот над Андреем Петровичем пронеслась огромная тень самолета с красной мигалкой под фюзеляжем.
"Самолет не летит, он просто продирается сквозь пространство, толкаемый мощными моторами, - Андрей Петрович скользнул вниз и, почти касаясь верхушек деревьев, устремился назад, к дому, - только у нашей тоски самые гибкие и самые надежные крылья. Чем меньше я помню, тем мне легче летать. Надо все подавить в себе, все забыть, тогда, может быть, удастся духовно прикоснуться к тому, к чему я уже прикоснулся физически".
Пролетая над заброшенным полем, он на секунду задержался, пытаясь разглядеть что-то белевшее внизу.
"Может быть, я уже перехожу туда, к простому животному существованию, я уже почти не человек, но все-таки страшно, ужасно страшно совсем отказаться от себя, стереть память, стать чем-то конкретным - деревом, травой, птицей, - обрести в этом покой и счастье".
Дома, закутавшись в одеяло, он долго не мог согреться и, засыпая, все еще продолжал бороться со своими вязкими и тяжелыми, неповоротливыми мыслями.
"Раньше моя семья, моя любовь, мои привязанности и привычки надежным барьером ограждали меня от мира, я никогда с ним не сталкивался, живя в своем уютном и благоустроенном мирке, а теперь он открылся передо мной, как пропасть, что манит и страшит одновременно, требует отказаться от себя, обещая подлинное блаженство, но как-то глухо обещает, неясно и невнятно".
Он погиб через несколько дней, врезавшись в темноте в высоковольтные провода, и пробитый мощным разрядом, падая вниз, вдруг увидел лицо своей жены и обрадовался, что не успел совсем перейти туда, где нет памяти, что все-таки еще помнит, что она в эти последние мгновения его жизни, как живая, стоит перед глазами.
