Как на Дерибасовской угол Ришельевской - [16]

206 кило бананов начал опять бить по несчастной двери с понтом она виновата, что ее хозяева жмотничают поганого стакана.

— Сеня, — раздался истерический вопль крохоборки из-за двери, — покажи этому ханыге…

Дверь плавно открылась и перед 206 кило бананов вырос огромный мужик с неласковой улыбкой выше семейных трусов. И что он видит перед собой? Он видит перед собой пьяного на две головы меньше, у которого в руках початая бутылка.

— Выпьем, друг? — ласково спросил незнакомого ему Сеню 206 кило бананов. Но Сеня оказался на редкость не пьющим, он подгреб к себе поближе этого алкаша, чтобы придать ему больший толчок при разбеге с лестницы. И в этом Сеня ошибся. 206 кило бананов, не сопротивляясь, шагнул ему навстречу, не погасив глупой пьяной ухмылки на лице и молниеносным движением воткнул свой нож прямо в сердце большого и непьющего Сени. А потом осторожно, чтобы не расплескать откупоренную бутылку, поспешил вниз по лестнице.

Когда пожалевшая стакан женщина зашлась диким криком на ночной площадке, 206 кило бананов сидел в машине по направлению к больнице. Там он шустро на цыпочках прошел мимо кабинета дежурного врача, из которого раздавались радостные придыхания медсестры, и нырнул в свою койку. Уже лежа он обмотался бинтами и в абсолютной темноте сделал вид, что его глаза представляют из себя лишь декоративное украшение на морде.

После того, как труп несчастного непьющего Сени увезли поближе к застывшему директору комиссионного антикварного магазина Аркадию Валентиновичу, ночной звонок поднял с кровати Панича вместе с пистолетом в руках. И он не сильно обрадовался, когда узнал, что его связь с зарубежными партнерами, осуществляющая разброску средств по разным не нашим банкам, Семен Шкаландис, умер самым естественным образом для человека его профессии.

Не намного больше повезло деловому партнеру Бориса Филипповича Стасу Гречаному. В то время, когда 206 кило бананов гнал в машине долечивать свою мозговую незрячесть, Гречаный тоже залез в автомобиль. Несмотря на поздний час, ему почему-то захотелось покататься подальше от своего дома после звонка Бориса Филипповича. Стас должен был срочно выехать из города, чтоб перекрыть южный канал от возможных поступлений во фронтовой город. Поздняков сказал ему, что когда говорят кастеты и пистолеты, Музы должны заткнуться и терпеливо ждать, кому отдаться после победы. Гречаный был полностью согласен с компаньоном. Он повернул ключ в замке зажигания и даже не успел удивиться: отчего это машина, подпрыгнув на месте, разорвалась вместе со своим владельцем на мелкие запчасти?

В эту же ночь пиротехники братья Николайченко заняли круговую оборону у стен государственного музея, потому что Панич стал сильно волноваться за искусство, принадлежащее народу. Еще больше ему не спалось насчет своих личных накоплений, заботливо запрятанных Рембрандтом в запасниках музея.

Когда через пару дней такой жизни стороны выдохлись зализывать раны, каждая из них начала думать о перемирии. Потому что менты, не падавшие с ними в долю, стали недоумевать: что это за очередная эпидемия приперлась в Одессу? И их было трудно убедить, что сколько бывает разных людей, столько может найти их несчастных случаев. А морг уже с трудом вмещает всех желающих. Но какой трус решится на перемирие первым? И кое-кто без особого риска начинает принюхиваться по городу, о чем там шепчут интересного. А по городу вышивает балабол Акула, поит всех подряд, потому что, когда одни воюют, другие не теряют времени и коллекционируют вместо них. Пользуясь кровопролитными боями, мародер Акула вытворяет во фронтовом городе, потому что до него никому нет дела. И сбивает хороший куш, пока Панич и Поздняков обняли друг друга за кадыки. Сидит балабол каждый день в этой самой юбилейной «Братиславе» и жрет, скотина, коньяк «Наполеон», не давясь от кабацкой наценки — двадцать два рубля бутылка. Не иначе где-то лимоны под шумок погреб. Балабол делает из себя важный вид, что унюхал от сотрудничества между двумя главными коллекционерами. Такие слухи упорно ползают по городу.

И вот за столик Акулы подсаживается бывший Изя Беренбойм, а теперь Игорь Петров, и молча смотрит на пьяного балабола. А тот на него и не ведется. Потому что рядом с ним стоит красавица — официантка Маша, услугами которой пользовались не только постоянные клиенты этого кабака, и терпеливо ждет, когда рука Акулы оставит в покое ее левое бедро и переползет на правое. Петрову это начинает надоедать и он, перегнувшись через стол, ласково похлопывает Машку по попке рядом с Акулой, чтоб она поскорее свалила за кофем. А порядочная девушка Маша от такой наглости не выдерживает и бьет Игоря по голове чем Бог ей послал прямо в руки. А что может послать Бог в руки официантке, кроме подноса с акульими объедками? Ничего, кроме графина с фирменным напитком.

Машка после этого себе с достоинством уходит, а пьяный балабол Акула, продолжает в том же месте шарить пальцами по воздуху и даже не замечает, что возле его хорошо начищенного, но уже обоссаного туфля шевелится руками по голове какое-то уродство с человекообразным видом. И что делает Акула? Все, что хотите, только не поднимает это паскудство с пола. Все смотрят на Акулу, как будто это он, а не Машка приласкала беренбоймовского Петрова. Потому что в разгар трудового дня в любом одесском кабаке больше зрителей, чем вечером у театре. Акула и так пьяный, как чужие на поминках, кидает себе у рот рюмку дорогой конины и заявляет незнакомому, но уже встающему на четвереньки гурману задней части, этому менее фартовому, чем он сам, специалисту по филею: