Как мы писали роман - [49]

Она говорила о себе с таким отвращением, что было бы жестоко продолжать на нее сердиться, и поэтому Этельберта изменила тон и принялась утешать ее.

«Ну, Аменда, все это пройдет, — сказала она со смехом, — вы же сами видите, какой это вздор. Вы должны попросить мистера Баулса, чтобы он не подпускал вас близко к солдатам».

«Нет, я не могу смотреть на это так легко, как вы, мэм. Девушка, которая не в силах спокойно глядеть на мелькнувший на улице красный мундир без того, чтобы не выскочить из дома и не бежать за ним следом, разве такая девушка годится кому-нибудь в жены? Да я дважды в неделю буду убегать и оставлять лавку без присмотра, а мужу придется разыскивать меня по всем казармам Лондона. Я вот накоплю денег и попрошу, чтобы меня взяли в приют для умалишенных, вот что я сделаю».

Этельберта продолжала удивляться.

«Но ведь этого не было раньше, Аменда, — сказала она, — хотя вы часто встречали солдат в Лондоне?»

«О да, мэм, когда я вижу только одного или двух, и каждый спешит по своему делу, то я могу это выдержать, но когда их много, а с ними еще идет оркестр, тогда я теряю голову».

«Вы не знаете, каково это, мэм, — прибавила она, видя, как поражена Этельберта, — вы никогда этого не переживали, и не дай бог, чтобы это когда-нибудь с вами случилось».

Пока мы оставались в Фолькетоне, мы строго следили за Амендой, и это доставляло нам много хлопот. Каждый день по городу проходил какой-нибудь полк, и при первых звуках музыки Аменда начинала волноваться. Дудка «пестрого флейтиста» не действовала, должно быть, на детей из Гаммельна так, как эти сендгэйтские оркестры — на сердце нашей служанки. К счастью, полки обычно проходили рано утром, когда мы были еще дома, но однажды, возвращаясь с прогулки к завтраку, мы услышали замирающие звуки музыки в конце Хайс-род.

Мы поспешили в дом. Этельберта побежала на кухню — она была пуста; наверх, в комнату Аменды, — там тоже никого не было. Мы начали звать, но никто не откликнулся.

«Эта несчастная девушка опять убежала, — сказала Этельберта. — Как это ужасно для нее, это у нее просто болезнь».

Этельберта хотела, чтобы я пошел разыскивать Аменду в Сендгэйтский лагерь. Мне самому было очень жалко девушку, но когда я представил себе, как с наивным видом буду бродить вокруг военного лагеря в поисках своей пропавшей служанки, — я отказался. Этельберта назвала меня бессердечным и заявила, что в таком случае она пойдет в лагерь сама. Я просил ее не делать этого, так как в лагере уже находится одна особа женского пола из моего дома, и я нахожу, что этого более чем достаточно. Чтобы доказать всю бесчеловечность моего поведения, Этельберта гордо отказалась завтракать, а я, чтобы доказать ее безрассудность, смахнул весь завтрак в камин. Тогда

Этельберта стала проявлять сверхъестественную нежность к кошке, которая не нуждалась ни в чьей нежности, а тянулась под каминную решетку, чтобы достать завтрак, а я необычайно сосредоточенно погрузился в чтение позавчерашней газеты.

После полудня, выйдя побродить в сад, я услышал слабый женский крик, — кто-то звал на помощь.

Я прислушался, крик повторился. Мне показалось, что я узнаю голос Аменды, но я никак не мог понять, откуда он доносился. По мере того, однако, как я углублялся в сад, зов становился все громче, и наконец я понял, что он исходит из небольшого деревянного сарайчика, в котором хозяин дома проявлял фотографические снимки.

Дверь была заперта.

«Это вы, Аменда?» — крикнул я через замочную скважину.

«Да, сэр, — услышал я приглушенный ответ. — Будьте добры, выпустите меня. Ключ лежит на земле около двери».

Я нашел его в траве на расстоянии примерно одного ярда от домика и выпустил ее.

«Кто же запер вас здесь?» — спросил я.

«Я сама, сэр, — отвечала Аменда. — Я заперлась изнутри и выпихнула ключ через щель под дверью. Я не могла не сделать этого, сэр, иначе я ушла бы вслед за этими проклятыми солдатами.

Но я надеюсь, что я не доставила вам беспокойства, — прибавила она, — я оставила завтрак приготовленным на столе, сэр».

Глава XI

Я не могу сказать точно, сколько еще нашего — к счастью, не слишком драгоценного — времени посвятили мы своему замечательному роману.

Перелистывая загнувшиеся на уголках страницы этого растрепанного дневника, я вижу, что отчеты о последних собраниях были беспорядочными и неполными. Проходит несколько недель без единой записи. Затем следует устрашающее деловое собрание, на котором присутствовали Джефсон, Мак-Шонесси, Браун и я и которое было «открыто в 8.30 вечера».

В котором часу это собрание было «закрыто» и к чему оно привело, в нашей летописи, однако, не сказано, хотя на полях можно различить написанное карандашом: «3 ф. 14 ш. 9 п. — 2 ф. 6 ш. 7 п., с итогом в 1 ф. 8 ш. 2 п.». Несомненно, что финансовые результаты этого вечера были не особенно благоприятны.

Тринадцатого сентября мы, должно быть, внезапно почувствовали необыкновенный прилив энергии, ибо я прочел, что мы «решили немедленно начать первую главу», причем слово «немедленно» было подчеркнуто. После этого судорожного усилия мы отдыхали до четвертого октября, когда принялись обсуждать, «будет ли это приключенческий роман или психологический», не придя, впрочем, — насколько это можно заключить из дневника — ни к какому решению.