Как мы пережили войну. Народные истории - [28]

Над ним оркестры не рыдали,

Салют прощальный не гремел,

А так как досок не достали,

Он даже гроба не имел.

И даже собственной могилы

Ему не довелось иметь.

У сына не хватило б силы,

Его б свалила тоже смерть.

Но тут другие люди были,

И сын пошел с лопатой к ним,

Все вместе к вечеру отрыли

Одну могилу – семерым.

И знали люди, обессилев,

Но завершив печальный труд,

Могилы общие в России

Недаром братскими зовут.

Травка-крапива

Еще я хочу рассказать и о хорошем – о том, что детей не забывали. Старались из последних сил, чтобы облегчить их страдания. Новый год отмечали, праздники разные устраивали. Дело было к весне, маму забрали в больницу, а меня – в круглосуточный детский садик. Там проходил праздник, и я изображала крапиву. На меня надели зелененькое платьице из марли, и я читала стихотворение, которое помню до сих пор:

Я травка-крапива, презлая трава,

Собою некрасивая и неказистая,

Но лишь кто до меня рукою коснется,

Тому, чур, не плакать, тотчас обожжется.

Представляете, я не помню, чем нас кормили, но этот стишок помню до сих пор, хотя 70 лет прошло. Как мы ждали лета! На колени вставали и ели траву. Все скверы, парки засадили капустой. На Исаакиевской площади такая капуста росла! В Ботаническом саду жителям бесплатно раздавали рассаду, глазки картофеля. Из глазков замечательная картошка вырастала! Лебеду и крапиву официально разрешили продавать пучками, как сейчас петрушку, укроп. Это было такое объедение – щи с крапивой и лебедой!

Еще помню, когда выписали из больницы маму, и она пришла за мной в садик. Я побежала к ней, но, когда увидела, спряталась за воспитательницу и кричала, что это не моя мама. Я не понимала и не знала, что от голода у людей начинается водянка: у нее распухли руки, ноги, лицо, и к тому же она была стрижена наголо из-за вшей. А она смотрела на меня и плакала…

Сколько же переживаний было у наших мам…

После блокады

В блокаду некоторые школы работали, но, в основном, учеба началась в 1943 году. 1–4 классы пошли на учебу с 10 сентября, а старшие классы – на месяц позже.

Учиться тяжело, света не было, только керосиновая лампа. Я просила маму показать мне строчку, где писать, – у меня из-за контузии зрение было слабое. Учились мы, наверное, плохо, у меня только по пению стояло «отлично».

После блокады мне сказали, что с дистрофией 2-й степени я не выживу, если ежедневно не буду пить парное молоко. Мы купили корову и с Крестовского острова шли с ней пешком до Коломяг. Вбили кол, привязали корову. Вначале построили сарай, потом дом. Так выходили меня после войны. Сейчас дома уже нет, там улица Парашютная проходит. Но те 5 берез, которые мы посадили возле дома, стоят до сих пор, как память о тех, кто отдал свои жизни, чтобы вы не знали ужаса войны.

В праздники Победы мы идем на кладбище, каждый старается что-нибудь принести – кто конфетку, кто еще что-нибудь, а я всегда несу хлеб, так и не доставшийся моей дорогой бабушке. Низко кланяюсь ей за то, что спасла мне жизнь. Если бы не она, я бы столько не прожила.

Блокады нет,

Но след блокадный в душах,

Как тот неразорвавшийся снаряд.

Он может никогда не разорваться,

О нем на время можно позабыть

Но он в тебе,

И нет для ленинградцев

Саперов, чтоб снаряд тот разрядить.

Надо жить

Главной чертой ленинградцев всегда была доброта, сострадание: если кому-то рядом плохо, они уже о себе не думали, должны были помочь. Вот идет впереди человек, падает. Подойдешь: «Тетенька, вы живы?» А видно было по глазам: если глаза шевелятся, значит, жив. Поможешь встать, дойти до дома. Даже хлеб отдавали не раздумывая, спасая другого. И сейчас, когда кто-то приходит в гости, мне прежде всего хочется накормить, все кажется, что он голодный.

У людей был огромный запас доброты, помогали друг другу, потому и выжили. Не проходили мимо, если кому-то нужна помощь. Помню, пленных немцев вели по Каменноостровскому. Казалось бы, после всего пережитого ленинградцы должны были разорвать их на кусочки! А они стояли, плакали и бросали хлеб. Ведь шли совсем мальчонки, такие маленькие, такие жалкие.

Я и сейчас не могу пройти мимо человека, если ему плохо. Пусть это даже пьяница валяется, я обязательно подойду и спрошу, может, чем помочь надо.

Когда живое все от взрывов глохло,

А он не поднимал ни глаз, ни рук,

Мы знали: человеку очень плохо.

Ведь безразличье хуже, чем испуг.

Мы знали: даже чудо не излечит,

Раз перестал он жизнью дорожить.

Но был последний способ – взять за плечи

И крикнуть человеку: «Надо жить!»

Приказом и мольбой одновременно

Звучал тот полушепот-полукрик.

И было так: с потусторонним пленом

Вновь расставался человек в тот миг…

И если вдруг от боли или муки

Я стану над судьбой своей тужить,

Ты, как тогда, на плечи брось мне руки

И, как тогда, напомни: «Надо жить!..»

Нас уже совсем мало осталось, но наша жизнь продолжается в вас. Помните об этом, будьте достойны этой памяти.

…На следующий день после нашей встречи скорая помощь увезла Екатерину Михайловну в больницу. И через 70 лет война отозвалась сердечной болью…

Ирина Шамсирова

Слово «война» стало вторым после «мама»

Началась война. Через несколько месяцев я родилась. Практически я стала ровесницей этой войны, и слово «война» стало вторым после «мама». Это слово и «Ленинград» вошли в мою жизнь как заклинание. Воспоминания были такие яркие и значительные. Они остались в памяти. Все последующие годы бессознательно и сознательно я ждала, когда кончится война.