Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе - [17]

Я могу говорить об этом с полным знанием дела, ибо в середине 60-х я сам был захвачен силовым полем точных наук, которые до этого считал одним из многочисленных неизбежных зол. Но когда мне открылось, что физика и математика не концентрат неизвестно для чего придуманной тягомотины, а сверкающие чертоги на вершине уходящей в небеса горы, только тогда я засел за учебники, задачники, вышел в чемпионы области, в призеры Всесибирской олимпиады, поступил на ленинградский матмех, где тогда работали (надеюсь, работают и сейчас) несколько действительно великих ученых, а профессионалами высочайшего класса были просто-напросто все преподаватели. Это было аристократическое сообщество, в котором деньги и чины правящего миром жлобья не вызывали ничего кроме насмешки, а если бы кто-то заявил, что ценность имеет лишь то, что продается, то к презрению присоединили бы разве что гадливость. Слава эстрадных звезд вызывала, правда, несколько меньшее пренебрежение, чем портреты властителей: невежественный плебс все же заслуживал кое-какого снисхождения. Но даже самому тщеславному математику не приходило в голову желать, чтобы его узнавали на улице, – важно было только мнение знатоков. Вот если Колмогоров, в гроб сходя, пробормотал: «Любопытно, любопытно…» – это воспоминание окрыляло до гробовой доски.

И когда сейчас мне приходится участвовать в литературных дискуссиях типа «Как вернуть читателей?», я вспоминаю о том, что я еще и математик: бывшим математиком быть так же невозможно, как бывшим пуделем. Ты несколько месяцев, а иногда и лет с перерывами размышляешь о какой-то проблеме и наконец получаешь восхищающий тебя результат. Отправляешься с докладом на соответствующий московский олимп (туда попасть уже успех), и тебя съезжается слушать вся Москва – человек восемь. Если двенадцать, это уже триумф. И если они тебя одобрят, ты на коне. Но если забракуют, тебе не поможет ничто. Ты можешь развесить рекламу в метро, можешь голым плясать на мавзолее, можешь выйти на площадь с лозунгом «Долой тиранов!» – их отношения к истине и красоте твоего труда это ничуть не изменит.

А если ты еще сумеешь как-то убедить в ценности своего сочинения профанов, то будешь навеки признан нерукопожатным: в аристократическом сообществе апелляция к толпе считается непростительным позором.

Вот именно этого принципа и не хватает аристократическому литературному сообществу. Борьба за премии, тиражи, телепередачи и есть та самая апелляция к толпе. Литературному сообществу, равно как и научному, пристали не демократические, но аристократические убеждения.

Способность воспринимать серьезную литературу, я думаю, такая же редкость, как хорошие математические способности, и наша задача вовсе не в том, чтобы нагрести как можно больше пустой породы, а в том, чтобы разыскать и связаться с таящимися в ней крупинками золота. Прежде всего для них, а не для нас. Мы должны протянуть руку помощи тем, кто рожден для радостей, даруемых серьезным чтением, но лишен их, обманутый завистливой антилитературной сказкой. Как это сделать – отдельная задача, но сразу ясно, что необходимо исключить деньги и шумиху, корысть и пошлость, которые превращают любую громкую и богатую премию в фабрику фальшивого золота [11].

Давно пора не ждать милости от власти или от рынка – и то и другое орудия плебса, а создавать собственную Аристократическую партию, чтобы отстаивать от черни то, в чем мы сами видим истину и красоту. Я не хочу здесь обсуждать, каким способом это можно сделать: когда поймем необходимость, придумаем и способ. Но связующим средством должно быть личное доверие. У каждого из нас есть несколько знакомых, чей ум и вкус мы уважаем, даже когда в чем-то расходимся. Они могли бы назвать несколько своих кандидатур – любопытно было бы для начала посмотреть, до каких пределов дотянется эта цепная реакция…

Сергей Чередниченко О трагическом треугольнике российской истории, о том, кто такой настоящий писатель-интеллигент и как им стать (дается «инструкция») [12]

Трагический треугольник российской истории: власть – интеллигенция – народ, в котором интеллигенция является двигателем развития.

Звали Русь к топору, во второй половине XIX века расшатали, а в начале ХХ развалили монархию. Водрузили на ее место тоталитарную идеологию. Во второй половине и в конце ХХ расшатали и развалили идеологию, а заодно и империю. Оба раза во имя свободы и справедливости. Для блага народа. В 1917-м народ, захвативший Зимний дворец, справлял нужду в дворцовые вазы, демонстрируя нигилизм по отношению к прежней власти. В 90-е годы народ пошел с властью на компромисс: с легкостью променял свободу на собственность, пожертвовав справедливостью. Оба раза интеллигенцию выбрасывали на свалку истории, как отработавший механизм.

Помнит ли современный писатель о личной ответственности за деяния сословия, к которому принадлежит? И живет ли он с осознанием этой принадлежности? И существует ли в настоящий момент это сословие, интеллигенция? Градация подобных вопросов приводит в тупик.

Но если посмотреть на ситуацию с обратного ракурса, то можно увидеть ее в истинном свете. Импульс возникновения интеллигенции – несвобода и несправедливость, осознаваемые как зло. Историческая задача – борьба с этим злом. Едва ли у кого-то есть сомнения, что современное общество построено на несправедливости и неравенстве. Но есть те, кто пребывает в наивной иллюзии: «Ведь сейчас не 37-й год…» – говорят они. Не 37-й, но несвобода и диктатура приобрели более утонченные формы.