Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе - [16]

Позвонили и сказали, что книга Дергунова плохо продается. Серия закрыта. Точка.

При этом издательство не сделало ровно ничего, чтобы читатель хотя бы пару раз услышал слово «Дергунов». Никакой информации. Никаких рецензий. Критики, к которым я постфактум обратилась с просьбой заглянуть в роман, слыхом не слыхивали про этого автора, в бюллетенях, рассылаемых издательством (я тут могу ошибаться в терминологии, но не по сути), «Элемента-68» не было. Роман и в книжных магазинах не появился толком, так, мелькнул, оказавшись почему-то в разделе фантастики.

И в таких условиях книга должна была каким-то мистическим образом, проникнув сквозь тотальное молчание, сама себя продавать.

Новое имя. Никаких рефов. Читатель, именуемый здесь покупателем, любит поисковые запросы «Книга, похожая на…». Потому понятно, что новинка, опознаваемая по жанру или по тренду, продалась бы чуть лучше – ушло бы лишних экземпляров пятьсот. А роман Дергунова, в том-то и дело, ни на что не похож. Оригинальность (и да, сложный сюжет, медитативный язык) оказалась не достоинством, а недостатком книги.

И роман слили. Вроде был – и вроде не был. Мелькнул и растаял в тумане, будто Летучий Голландец.

Какое кино в результате показали автору? Книга сама не продалась – кто виноват? Автор, само собой. Роман оказался недостаточно хорош, чтобы тираж разлетелся горячими пирожками, безо всяких усилий на то со стороны издательства. И автор с неизбежностью переносит эту оценку на литературные качества текста. Но литература тут вообще ни при чем. Роману не предоставили слова, потому что его не прочитали. Вот механизм обесценивания номер один.

Механизм номер два – это деятельность книжных обозревателей, как бы вставших на позиции читателей. А у читателя сегодня только права, обязанностей (развиваться, вникать, соотносить свой вкус с чем-то, что больше тебя) нет вообще. И обозреватели в этом смысле тоже только читатели. Работает критерий «ндра» и «не ндра». Возможно, тут в базе соотнесенность с интересами издателя, не случайно книжный обозреватель любое упоминание книги, даже и негативное, считает рекламой. Вижу одно: любая книга, независимо от литературного уровня, легко подвергается умолчанию. И здесь начинающего автора ждет разрыв шаблона. Он-то думал, что его похвалят либо покритикуют за талант и продукт таланта. Что сделанные им в процессе письма волнующие открытия приблизят его к успеху. Ничего подобного. Никто не собирается его «открывать». И даже просто, физически, открывать дорогой его сердцу том.

Таким образом, превращение любой книги в корабль-призрак объективно высока. Есть такая уничижительная формулировка: факт выхода книги есть только факт биографии самого автора. Да, именно. Но вообще-то у автора и правда есть его единственная жизнь, которую он никому не должен. И если он родился с талантом, то да, его процессы, его деятельность настоятельно требуют выпускать книги. Надо понять и принять, что рукопись, ставшая книгой, может длительное время существовать по-прежнему на правах рукописи.

При этом у рукописи много суверенных, неотъемлемых прав. Право не гореть. Право не тонуть. Право таинственно дозревать и набирать смыслов – уже без участия автора, в углу на книжном складе, в пачках макулатуры, в нигде. Мудро поступает тот автор, который уважает свой неуспех.

Потому автору не стоит вестись на провокации. Вы не обязаны спрашивать себя – кому нужна моя книга. А если с вас это спросят, правильный ответ будет такой: моя книга нужна мне.

Александр Мелихов О цепной реакции аристократизма

Отсутствие системы распространения, жуткие торговые наценки, материальное и духовное оскудение библиотек и прочие прелести либерализации по-российски, разумеется, вполне значимые препятствия, мешающие читателям и писателям воссоединиться во взаимной любви и возросших тиражах. Однако первопричина наших бед – психологическая. Бед, впрочем, не столько наших, сколько читательских. Мы, писатели, свою долю жизненных радостей и смыслов все-таки получаем, а вот читатели остаются без зеркала, в котором они могли бы видеть свою жизнь высокой и значительной, благодаря которому они могли бы ощутить себя достойными воспевания не менее, чем Наташа и Андрей, Григорий и Аксинья. Жизнь, полностью лишенная красоты и значительности, даруемой искусством слова, попросту невозможна, люди понемногу вымерли бы от эстетического авитаминоза, они во все времена приукрашивают себя в разговорах и сплетнях. Из всех искусств для нас важнейшим являются сплетни, когда-то написал я в «Исповеди еврея», но плоды этого искусства могут полностью удовлетворять лишь самых простейших. Более культурной публике требуется профессиональная эстетизация ее жизни, однако она, публика, на ее горе пребывает в плену ни на чем не основанного заблуждения, что настоящая литература почему-то исчезла вместе с исчезновением Советского Союза.

Разумеется, такого не бывает: талантливые люди рождаются всегда примерно в одинаковом количестве, и судьба их зависит от того, какими обманами их встретит мир – возвышающими или принижающими (а мир всегда живет грезами). И бывают эпохи, когда людям кажется, что писатели и поэты нечто вроде небожителей, что художники, как боги, входят в Зевсовы чертоги и, читая мысль его, видят в вечных идеалах то, что смертным в долях малых открывает божество (цитирую по памяти, но за смысл ручаюсь). И, разумеется, каждый романтический юнец или юница стремятся попасть в эти чертоги, а общество старается заметить и выпестовать каждый росток таланта. Так и возникают всплески искусства, да и науки, ибо они питаются от одного и того же силового поля – от восхищения их достижениями и страстного ожидания новых достижений.