Как Китай стал капиталистическим - [15]

2

Смена кадрового состава в 1977–1978 годах происходила одновременно со сдвигом в идеологии и политическом сознании. После смерти Мао Цзэдуна в Китае были запрещены политические кампании, призывающие отречься от наследия «великого кормчего». Если в Советском Союзе культ личности Сталина был развенчан уже вскоре после его смерти, в Китае покойный Мао продолжал пользоваться огромным уважением и его учение по-прежнему воспринималось как истина в последней инстанции. Отчасти это происходило потому, что правительство решило скрыть от граждан ужасающие подробности правления Мао, оставив потомкам судить о его делах[60]. Интерпретация наследия Мао стала главным вопросом в борьбе за идеологический контроль, и политические последствия не заставили себя ждать. Хуа Гофэн представлял одну сторону в этой борьбе: он хранил верность учению Мао и не позволял критиковать даже «культурную революцию». Он верил, что защита репутации «великого кормчего» обеспечит политическую преемственность и легитимность его собственной власти. Максималисты в его лагере настаивали на точном следовании всем заветам Мао, что парадоксальным образом противоречило новому политическому курсу самого Хуа Гофэна. Противоположный лагерь был по большей части представлен ветеранами партии, пострадавшими во время «культурной революции» и жаждавшими ее разоблачения. Но в целом даже они были не готовы полностью отречься от наследия Мао Цзэдуна – ни политически, ни психологически. Несмотря на это, Ху Яобан использовал Центральную партийную школу как платформу для продвижения политических реформ[61]. В июне 1977 года он основал новый журнал Theoretical Trends [ «Лилунь Дунтай»] для публикации статей, критикующих окаменелые социалистические доктрины и радикальные идеи Мао, которые по-прежнему занимали умы китайцев.

10 мая 1978 года вышел 60-й номер журнала «Лилунь Дунтай» со статьей «Практика как единственный критерий истины», в которой открыто критиковалась приверженность партии маоизму. Утверждение, что идеология – будь то маоизм или марксизм – не может служить критерием истины, стало откровением для китайцев, привыкших видеть в красном цитатнике Мао воплощение высшей истины. Многие госслужащие и интеллектуалы, которых во времена Мао заклеймили как правых уклонистов и сторонников капиталистического пути за то, что они осмелились выступить с критикой официального курса, преисполнились энтузиазмом. Поскольку сам Мао Цзэдун в Яньане часто ссылался на старинную китайскую поговорку «Истина – в фактах» как на принцип, которым должна руководствоваться партия, сторонники социального прагматизма, отстаивая свою позицию, называли себя истинными последователями учения Мао. Они считали, что спасли маоизм, отдалив идеи «великого кормчего» от его ошибочных действий.

Опор об идейном наследии Мао занимал центральное место в китайской политике на протяжении 1978–1979 годов. В самом начале непоколебимая верность Хуа Гофэна заветам Мао стоила ему политического капитала. Но Хуа Гофэн не стал запрещать дискуссии и в конце концов изменил свою точку зрения, продемонстрировав редкую терпимость и завидные лидерские качества[62]. Эти дискуссии наряду с убедительной победой прагматизма ослабили идеологическую монополию радикального маоизма, сложившуюся во время «культурной революции». Таким образом Коммунистическая партия Китая подготовила почву для реформ, не отрекаясь от учения Мао и используя идеологию для обоснования легитимности власти.

Сразу после смерти Мао в политической жизни Китая стали происходить быстрые и очень важные изменения – ив кадровом составе партии, и в идеологии. Вез этих перемен дальнейшие реформы были бы невозможны. Как считает большинство ученых, экономические реформы в Китае не сопровождались реформами политическими, а следовательно, коренным образом отличались от преобразований в странах бывшего социалистического лагеря, совершивших переход к капитализму. Однако подобная точка зрения не выдерживает критики. Хотя после смерти Мао Китай не решился провести демократизацию, политическая реформа имела место – но в иных формах. В конце 1970-х – начале 1980-х годов Дэн Сяопин неоднократно говорил, что политическая реформа в Китае включает демократизацию, однако при этом он имел в виду разнообразие мнений внутри КПК, а не многопартийную систему. 8а всю свою долгую историю Китай практически не знал демократии (если под ней понимать политическую конкуренцию партий в борьбе за власть). Тем не менее экономические реформы в Китае начались с важных кадровых перестановок и пересмотра идеологии, и в результате ведущие посты в стране заняли люди широких взглядов, стремившиеся к реформам или по крайней мере им сочувствовавшие[63].

3

Изменения в политической системе Китая сопровождались стремительной экономической трансформацией (Wu Li 1999: 756–807; Sun Dali 2004). 10 декабря 1976 года, выступая на Второй Всекитайской аграрной конференции, проходившей под лозунгом «Учитесь у Дачжай» (Дачжай – образцовая социалистическая деревня, прославившаяся во время «культурной революции» благодаря успешному труду и духу коллективизма), Хуа Гофэн подчеркнул, что развитие экономики является необходимым условием построения социализма. Это сильно отличалось от идеологии предыдущего десятилетия, когда бедность и тяготы жизни превозносились как достославные особенности социализма. Даже Хуа Гофэн, по-прежнему верный учению Мао, не соглашался с приматом политики в целом и с первостепенной ролью классной борьбы в частности. Он стремился оживить стагнирующую экономику, а себе отводил роль модернизатора. По сравнению с Дэн Сяопином и другими ветеранами партии с их обширными послужными списками, военным опытом и связями, налаженными за десятилетия революционной борьбы, Хуа чувствовал себя новичком, случайным человеком в пекинских политических кругах. Неудивительно, что, придя к власти в конце 1976 года, Хуа Гофэн поспешил принять меры для того, чтобы включить в свой послужной список сведения об управлении экономикой, и реанимировал программу «четырех модернизаций», судьба которой весьма примечательна (Harding 1987: 53–57; Tang Jisheng 1998: 108–110; Meisner 1999: 429).