Как хорошо быть генералом - [21]

И страшно стало Истомину — тому, который со стороны.

И тогда он быстро-быстро сиганул вниз, влез в шкуру того, который сидел за столом, и уже один — общий! — Истомин резко обернулся, даже не слыша, что ему говорила Незнакомка, и крикнул официантке:

— Можно вас?

Та немедленно подошла.

— Горячее нести?

— Не надо, — сказал Истомин. — Сколько с нас?

— Вам вместе считать?

— Разумеется.

— Ой, что вы, я так не могу, — запротестовала Незнакомка, но довольно слабо запротестовала, потому что жест Истомина, по ее мнению, логично укладывался в процесс.

— Зато я могу, — усмехнулся Истомин.

— Семнадцать двадцать, — ловко подбила итог официантка.

Соврала, конечно, но не спорить же с ней! Истомин протянул ей две красненьких.

— Спасибо, сдачи не надо. И принесите девушке кофе. — Встал, улыбнулся Незнакомке: — Желаю вам счастья.

— Вы уходите? — растерянно и совсем не по сценарию спросила она.

— Мне пора. Еще раз счастливо.

И пошел, пошел, пошел. Не оглянулся.

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». В. Шекспир, «Гамлет», акт первый, сцена пятая.

Это был не Истомин, во всяком случае, не тот Истомин, которого автор отлично знает. Тот бы случая не упустил, тот Истомин по своей природе — охотник, и охотничий сезон для него не прекращается ни на миг. А этот?.. Аскет, женоненавистник, мрачный мизантроп?.. И к тому же Незнакомку расстроил, нарушил ее маленькие, но славные планы…

Отъехал метров триста от заведения г-на Р. Крейцера и обнаружил индустриальный сюрприз: на проезжей части улицы спорые дорожники перекладывали асфальт. Дребезжал асфальтоукладчик, тарахтели катки, пара «МАЗов» с горячей смесью ревела на холостых оборотах. Белая стрелка в синем круге гнала Истомина в объезд, в смутную путаницу ростовских переулков, и он немедленно ринулся туда, не думая о возможных последствиях. Раз повернул, два повернул и три повернул, и вот они, последствия: похоже, он заблудился.

Узкая улочка упиралась в многоэтажный дом, посреди которого виднелась темная арка-туннель. Тут бы Истомину развернуться, отъехать на исходную позицию, начать путь сначала, а он, опрометчивый вояжер, почему-то направил колеса в эту арку, что-то его манило туда, влекло, зазывало. Подчинившись неведомой силе, Истомин очутился в большом дворе — с зелеными лавочками, с желтыми песочницами, с пестрыми газонами, отгороженными от мира невысокими деревянными заборчиками. Двор был пуст, лишь посреди газона, в песочнице, хулиганского вида малолетка, уверенно балансируя на одной конечности, другой подбрасывал некий предмет и ловко подбивал его внутренней стороной стопы, считая вслух:

— Семнадцать… восемнадцать… девятнадцать… Истомин отлично знал, что это за предмет: он назывался зоска и являл собой плоскую и тяжелую свинчатку, обшитую кожей, мехом или сукном. В далеком и туманном детстве Истомин слыл чемпионом двора по отбиванию зоски, мог не ронять ее до тех пор, пока не уставала опорная нога. Хорошая была игра, интеллектуальная.

Судя по небольшому счету, малолетка только начал очередную серию. Он стоял спиной к Истомину — худенький, чуть ссутулившийся, в широкой выцветшей ковбоечке, в ветхозаветных сатиновых шароварах, в донельзя замызганных кедах — и сосредоточенно повышал свое спортивное мастерство.

— Тридцать четыре… — частил малолетка, — тридцать пять… тридцать шесть…

Истомин вылез из машины, не заглушив двигатель, стоял наблюдал. Кого-то ему напоминал парнишка, кого-то до боли знакомого. Кого?.. Муки памяти следовало утишить.

— Эй! — крикнул Истомин.

Парнишка вздрогнул от неожиданности и уронил зоску. Первым делом подобрал ее — еще бы, ценность-то какая! — и только тогда обернулся.

— Чего? — невежливо спросил он.

Светлые, не поддающиеся расческе волосы, выцветшие голубые глаза, нос-картофелинка, усеянный веснушками… В старом семейном альбоме Истомина имелась черно-белая фотография: он, десятилетний, стоит, полуобернувшись, в песочнице и сердито смотрит в объектив дешевенького «Любителя». Отец тогда окликнул его нежданно, оторвал от игры…

Истомин, как зачарованный, шагнул вперед.

— Ты? — только и выдохнул.

Парнишка сощурил глаз, как пробуравил Истомина, длинно сплюнул и соизволил ответить:

— Ну я.

— Значит, и я? — засомневался Истомин.

— Выходит, и ты, — усмехнулся парнишка. — Это уж как посмотреть.

— Да как ни смотри… Сколько тебе лет?

— Десять. А тебе?

— Сорок.

— Ни фига себе! Моему отцу и то меньше.

— Как он?

— Нормально. Зоску пятьдесят раз запросто бьет. Да ведь ты помнишь…

— Помню. — Истомин шагнул в песочницу. — Дай-ка я попробую.

Взял теплый от мальчишеской ладошки кружок, подкинул его, поймал на ногу, отбил-поймал, отбил-поймал, отбил… и потерял равновесие, чуть не упал. Ладно Истомин-младший плечо подставил.

— Еще раз! — Расставил руки, тяжело балансируя, качаясь, как рябина из песни, довел счет до десяти. — Хорош! — Выпрямился, задыхаясь.

Мальчик поднял зоску, обтер ее от песка, сунул в карман, протянул то ли сочувственно, то ли осуждающе:

— Да-а-а…

— Что «да»? — обиделся Истомин. — Поживи с мое.

— Поживу, — усмехнулся Истомин-юниор. — Вижу, что поживу.

— Черта с два кинешь.