Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - [22]

Прекрасный модерн и ужасная модернизация Как Самюэль Хантингтон выложил всю правду-матку

Книга Самюэля Хантингтона «Политический порядок в меняющихся обществах» (М.: Прогресс-Традиция, 2004) принадлежит к классике теории модернизации. Автор написал ее в 1968 году – даже несколько раньше, чем Толкотт Парсонс выпустил свою «Систему современных обществ». Хантингтон, как и Парсонс, полагает, что модернизация стран Запада начинается в XVI–XVII веках, когда на смену средневековому политическому миру приходит современное государство. Но политолога Хантингтона в отличие от социолога Парсонса интересует не столько общая картина модернизации или причины важнейших социальных трансформаций, сколько проблемы, возникающие под воздействием перемен. Поэтому хоть книга Хантингтона и охватывает более узкое пространство, чем книга Парсонса, но зато она значительно глубже. Ведь Хантингтон видит, что модернизация – это не только экономическое развитие, демократизация и появление способности адаптироваться к переменам. Модернизация – это еще и социальная нестабильность, политическое насилие, военные конфликты, революции, государственные перевороты.

Темная сторона Силы

В модернизации есть не только светлая сторона, но и темная. Обыкновенному наблюдателю хочется светлое от темного отделить, сказать, что в одном случае, мол, модернизация, а в другом – контрмодернизация. Но серьезный ученый выдвигает иную гипотезу. «Моя идея состоит в том, – пишет Хантингтон, – что они (насилие и нестабильность. – Д. Т.) были в значительной мере продуктом быстрого социального изменения и быстрой мобилизации новых групп в политическую жизнь в сочетании с медленным развитием политических институтов» [Хантингтон 2004: 24]. И дальше он разъясняет, в чем дело. Люди серьезно меняются вместе с житейскими переменами. Перебираются из деревни в город, начинают трудиться на заводах и фабриках в больших коллективах, овладевают грамотой, изучают прессу. На всем этом фоне у них появляются новые знания. Если человек традиционного общества видел мир в основном неизменным, то человек модернизирующегося общества постепенно привыкает к трансформации, и сам готов все вокруг менять.

Современность начинается тогда, когда у людей появляется сознание своих возможностей, когда они приходят к мысли, что могут понимать природу и общество и даже управлять природой и обществом во исполнение своих целей [Там же: 114].

Современный человек вполне рационально готовит перемены. Поэтому у него появляются разного рода требования. А кроме того, возникают новые группы из тех людей, которые раньше были политически пассивны. Жизнь в целом становится значительно сложнее, и политические институты традиционного общества уже не справляются с регулированием. У них просто не хватает авторитета для того, чтобы предотвращать конфликты. То есть можно сказать, что политическое развитие отстает от экономического и социального [Там же: 25].

По мнению Хантингтона, в сложном неоднородном обществе никакая общественная сила не способна править в одиночку [Там же: 29]. Надо договариваться с другими. Находить с ними общий язык. Но старые политические институты (например, абсолютная монархия) на это не рассчитаны. В итоге общество их ломает. Иногда с колоссальными жертвами. И до тех пор, пока не возникнут институты, позволяющие договариваться, сохраняется нестабильность, чреватая страшными катаклизмами.

Нет ли здесь противоречия? С одной стороны, люди действуют рационально, входят в политику, выдвигают разные требования? С другой – дело порой оборачивается катастрофой? Нет, удивляться такому обороту не стоит. «Модернизация обычно порождает отчуждение и аномию, отсутствие норм» [Там же: 55]. Ведь в политику часто входят растерянные люди, которые уже не могут жить традиционными ценностями, но еще не осознали толком, как существовать в условиях модерна. Поэтому их рационализм оказывается примитивным и разрушительным, их требования – утопическими, а их способность к созиданию сильно уступает способности к разрушению того мира насилия, который и впрямь имеет существенные недостатки. Если эти люди узнают (благодаря книгам, кино или путешествиям), как хорошо живут в модернизированных странах, то «демонстрационный эффект» может навести их на мысль о легкости достижения успеха [Там же: 63]. Но каково же будет разочарование, когда выяснится, что их благими намерениями лишь вымощена дорога в ад!

Когда наступает ад

Этот ад наступает обычно после того, как резко обрушивается экономика (в результате сильного кризиса или большой войны). Обедневшие, растерянные массы начинают искать виновных, что оборачивается либо социальной революцией, либо этническими чистками. «Революции часто происходят, когда период устойчивого экономического роста сменяется резким экономическим спадом» [Там же: 73]. И вот уже вместо модернизации вдруг возникает ГУЛАГ. «Рост деспотизма, – делает в какой-то момент парадоксальный вывод Хантингтон, – связан, таким образом, с ростом социальной и политической мобильности» [Там же: 170].

Заметим попутно, что наша российская революция 1917 года полностью укладывается в схему, начерченную Хантингтоном. Как минимум с момента отмены крепостного права наше общество усложнялось. Появлялись новые социальные группы, возрастали требования. Крестьяне хотели земли, рабочие – увеличения заработной платы, национальные окраины – расширения прав, интеллектуалы – роста всяких свобод, аристократы – консервации своего былого положения. А монархия (по крайней мере, до октябрьского манифеста 1905 года) действовала так, как будто бы ничего особенного не происходит, как будто бы модернизация сложного имперского общества, населенного многими этносами, несет в себе одни лишь позитивные перемены и властям не нужно к этим переменам никак приспосабливаться. Не удивительно, что в определенный момент конструкция рухнула.