— Не отдадите ли вы мнѣ всѣ оставшіяся послѣ него бумаги?
— "Отчего же нѣтъ? На что мнѣ онѣ! Съ большимъ удовольствіемъ отдамъ. Хоть чѣмъ-нибудь да помянете его…"
Въ день моего выѣзда изъ ***. я съ полчаса провелъ на его могилѣ. Потомъ я нѣсколько разъ былъ въ ***, и всякій разъ заходилъ къ нему въ гости на кладбище…"
Разсказчикъ нашъ кончилъ. Минутъ пять мы всѣ молчали. Уголья въ каминѣ потухли. Лампы были зажжены.
— И его бумаги у васъ? — спросили мы всѣ въ одинъ голосъ.
— Да. Въ нихъ, — отвѣчалъ онъ: я отыскалъ что-то похожее на дневнпкъ, и еще повѣсть — мучительную, подробную повѣсть его страдальческой жизни…
— Вы намъ когда-нибудь прочтете ее? — спросплъ хозяинъ дома. — Мы будемъ надѣяться.
— Можетъ быть, господа, — произнесъ онъ, задумываясь: — можетъ быть… и если я рѣшусь когда-нибудь вамъ прочесть ее, изъ этой страшной и истинной повѣсти вы яснѣе, гораздо яснѣе увидите, какъ добры люди, какъ они умѣютъ понимать благородство мыслей и дѣлъ и сочувствовать душамъ возвышеннымъ! — Покуда останемся при одномъ вступленіи…