Как дети - [11]

Они даже не попытались дойти до кровати. Прислонились к подоконнику, сползли на ковер. Сначала Таня не решалась посмотреть Вите в глаза. Взгляд скользил по его плечам, груди, шее, несколько раз скатывался вниз по животу. Она боялась увидеть в его глазах нелепую мужскую сосредоточенность. Ее всегда удивляло, как парни в такие минуты могут быть настолько серьезными. Мокрые и неуклюжие, как лягушата.

Витя то ли сказал что-то бессвязное, то ли просто прерывисто выдохнул. От неожиданности Таня посмотрела на него. Витя улыбался одними глазами. Таня почувствовала невероятное облегчение. Радость.

В комнате от них стало жарко. Витя подошел к двери на балкон, открыл ее. Ветерок обдул его, все еще взмокшего, пряно пахнущего. Легкая прохлада приближающегося вечера была слишком сильным искушением, и он вышел на балкон, абсолютно голый, подставив всего себя желто-зеленому сквозняку. Таня подошла к нему, встала рядом. Они стояли и смотрели с высоты четвертого этажа. Никого не было, только мальчишка лет тринадцати пересекал пустынный двор. В какой-то момент он их заметил.

Подросток уставился на них. Казалось, он был в обмороке, просто забыл закрыть глаза и упасть. На балконе стояла корзина с яблоками. Витя взял одно и запустил в мальчишку. Яблоко приземлилось рядом, раскололось с сочным треском. Прошло какое-то время, прежде чем подросток хлопнул глазами. Отвернулся. А затем побежал, не оглядываясь. Витя успел запустить еще несколько яблок ему вдогонку. Некоторые разбивались об асфальт. Некоторые укатывались в траву.

Секс

Танино тело было ребусом, который Вите приходилось постоянно разгадывать. Он касался ее там, где ему самому нравилось касаться и где, он думал, это должно понравиться ей. Он смотрел на нее, как казалось Тане, взглядом счастливого обладателя. Он целовал ее, как парень целует девушку, а Тане не хотелось, чтобы он целовался как парень и чтобы ее целовали как девушку. Ей хотелось, чтобы ее просто целовали, без всякого представления о том, как это делается, без всякого личного опыта.

С Ветой они не были ни двумя девочками, ни влюбленной парочкой, ни кем-то еще. Они ничего не пытались нащупать, ничего не пытались разглядеть. Они не забывались, это не превращалось в счастливое щенячье беспамятство. И вместе с тем Таня чувствовала, что улетала. Как будто нет Земли и ничего больше нет. И они в каком-то новом пространстве, и это не космос, а что-то другое, что невозможно ни представить, ни загадать. И у этого пространства был свой звук, как будто играла огромная далекая одинокая труба. Не мелодия, что-то беспредельное, как горизонт. Часто, уже после всего, Таня понимала, что плакала. Не от эмоций, а от невыносимого присутствия где-то еще.

Таня ждала, когда это наступит у них с Витей. Она сомневалась, возможно ли такое. Подозревала Витю в несовершенстве. Ее раздражало его молчание. Тот разговор в тумане, тот раз, когда они впервые заперлись от всех в квартире Витиного отца, стали исключениями. Ей хотелось растрясти этого парня, схватить его за плечи, впиться ногтями в спелую мякоть его мышц и трясти-трясти, и орать на него, пока он наконец не проснется, не заговорит. Орать ему прямо в лицо, даже не слова, а просто криком, пока не докричишься.

Вот каково иногда было Вете. Таня стала чаще срываться и плакать. Она не понимала, что там у него внутри. Она пыталась разговаривать с ним, что-то ему объяснять, но он только смотрел на нее с преданностью близнеца, а это выводило ее еще сильнее. Однажды она не выдержала, схватила табуретку и с силой плашмя опустила ее на кухонный стол. Раздался глухой громкий деревянный хлопок. Остатки их чаепития подпрыгнули, звякнули, стукнулись об стол. Чашки, ложки, овсяное печенье в коробке, рахат-лукум в дурацкой вазочке, подавленная скатерть.

После этого Таня сказала, что уходит. Она ушла и напилась с бывшей соседкой по общежитию.

На другой день Таня снова приехала к Вите. Она спросила его, понимает ли он сам, что им нужно поговорить. Что им нужно начать договариваться хоть о чем-то. Витя сказал, что да, понимает.

– Только не очень понимаю о чем, – добавил он.

– Я так не могу, ты все время молчишь, тебя как будто все устраивает.

– Но если меня действительно все устраивает.

– Я хотела бы любить тебя. Я хочу, понимаешь? Ты мне здорово тогда в Москве открылся, но я бы хотела чуть лучше тебя знать. Про твои интересы, про страхи; чего ты боишься? Мы слишком разные. Для того чтобы смириться с этим, научиться с этим жить, нам надо получше узнать друг друга. Мне надо. И я хочу, чтобы ты знал про меня больше. Ты очень внимательный, ты очень многое угадываешь, чувствуешь, но я хочу, чтобы некоторые вещи ты знал наверняка. Чтобы ты просто это знал.

Однажды, когда Вите было уже известно об их с Ветой прошлом и что они не перестают видеться, он сказал Тане:

– Наверное, я ревную. Наверное, мне стоит ревновать, и я ревную. Но при этом я не понимаю, как ревновать? Как к мальчику? Да, я тоже хотел бы больше знать, чтобы не строить догадок.

Таня поняла, что мужчины, оказывается, очень ранимые и восприимчивые. Во всем, что касается их самих. Что они очень плохо переносят любую боль. И отсюда все их амбиции, страсти, игры в войну. Лучше я сам сделаю больно кому-то, чем сделают больно мне, моей любимой, моей семье, моим близким. В действительности же, помимо неумения жить с собственной болью, они просто не способны жить с болью за кого-то еще. И в этом, наверное, главное отличие мужчин от женщин. Женщины умеют жить с болью, мужчины – нет. И что на самом деле любому мужчине надо только одно – встретить человека, с болью за которого он смог бы жить. Чтобы в этом человеке было что-то такое, побеждающее боль. И что это на самом деле очень трудно. Потому что обычно боль сильнее.