Как дела, молодой человек? - [7]

Открывая ворота, я ей шепотом сообщил:

- Запомните хорошенько: в следующую субботу у нас собрание! Начало в девятнадцать ноль-ноль, конец - в двадцать четыре! Точно, как в аптеке!

- Что ты такое говоришь, мальчик? - спросила тетушка Чех, подставляя ухо.

- Я говорю: сейчас вечер!

- Ну да,- махнула она рукой,- конечно, вечер.

Я вышел на Вермезэ и долго прохаживался один. Мои родители тоже где-нибудь носятся, каждый, конечно, сам по себе. Надо идти домой, но как не хочется! Они ведь тоже придут, и опять атмосфера накалится, чиркнешь спичкой и - взрыв.

■

Понедельник. Кругом тишина. Кати отправилась к Жуже Гал.

Я сидел один, смотрел на открытку, и зубы мои отбивали барабанную дробь. Она стоит на коленях, поднимает руки: под мышками тень, груди вздымаются, как два крутых холма, и смотрит на меня сквозь решетку из камышей - полный интим.

Одно меня мучило - в четыре надо идти к Фараону. А он, конечно, начнет донимать, зачем я рисую голых баб. Спросит, факт! А вы как думаете, господин учитель? Какая все-таки пошлость: всю жизнь тебя спрашивают о том, на что могут прекрасно ответить сами. В конце концов наплевать. Наберу в рот воды, и ничего он из меня не выжмет. Это намного тяжелее, чем в классе: там ты подмигнешь, тебе подмигнут - все-таки утешение... А вот один на один попробуй-ка вывернись, помолчи как рыба... Ну, ладно... Может быть, повезет и Зизи окажется дома. При ней Фараон вряд ли станет заострять вопрос. Я у него уже бывал, и даже не раз. Не могу забыть последний визит, когда относил тетради. У Зизи была прическа с хвостом, и рядом с Фараоном она выглядела дьявольски юной. Я увидел ее и погиб.

- Зизи, будь добра,- робко, почти умоляюще сказал Фараон,- возьми у мальчика тетради.

Она подошла близко-близко, и на меня пахнуло благоуханной волной. Запах был свеж, как запах ветра, несущего дождь. На ней были узкие черные брюки и белый пуловер, плотно облегавший фигуру. Я моментально отвел глаза и уставился на ковер, но и на ковре маячило стройное тело и шелестящие русые волосы Зизи.

Мне казалось до дикости странным, что Фараон мрачно пялился на жену; рядом с ним, таким старым и лысым, ее можно было принять за дочь, нет, за фею, такую забавную фею, которую он заполучил с помощью волшебства.

Сколько раз с тех пор я мечтал о Зизи! Она улыбалась так же, как эта обнаженная женщина на открытке. В воображении я приникал к ней всем своим существом, ощущая податливое тепло ее полной груди. Сердце у меня вздрагивало, как забарахливший мотор, и тогда весь кузов дрожал от напряжения.

■

Я позвонил. Вспыхнул свет. Дверь открыла Зизи, еще непричесанная, с поблескивающими от воды волосами. Она смотрела на меня приветливо и так пристально, что я не выдержал и, отворачиваясь, замотал во все стороны головой. На ней был белоснежный купальный халат, стянутый в талии поясом; она его поминутно запахивала снизу, а он упорно распахивался сверху, и одна грудь, пухлая, как белый воздушный шар, почти совсем обнажилась. Шар был с отметиной - как будто на него уселся черный жучок.

Зизи спросила о маме, но ответ ее нисколько не интересовал - она таращилась на меня с таким видом, будто увидела черт знает что. Следующим был вопрос о Кати.

- Вы уже совсем юноша. А Кати? Все такая же хорошенькая?

- Такая, как всегда,- сказал я, и Зизи звонко и нервно засмеялась.

Наконец она дала мне пройти.

- Денеш! К тебе ученик! - крикнула она.

- Пусть он присядет! - донесся откуда-то негромкий, как обычно, голос Фараона.

Ласково кивнув, Зизи предложила мне войти, распахнула дверь, указала на кресло, но сама не вошла. Я отвесил поклон, в общем довольно неловкий, и Зизи, улыбнувшись, закрыла дверь.

Я сразу же увидел наши контрольные. Некоторые были раскрыты и лежали отдельно, у Живодера в тетради красовался кол, но это было обычно, а потому неинтересно.

Стол Фараона был завален журналами и книгами, беспорядочно сдвинутыми в стороны и оставлявшими в середине свободное место. Точно как у меня! С той лишь разницей, что книг у меня значительно меньше.

Книжная полка прогнулась, ковер основательно вытерт, медная пепельница - дубовый листок - набита окурками до отказа.

На стене картина, написанная в современной манере: букет диких маков с черной каймой.

И на столе фотография - 6 на 9,- очень знакомая: Фараон с нашим классом.

Я как раз рассматривал фотографию, когда дверь тихонько отворилась; досадуя на себя, я быстро поставил ее на место.

Фараон был в старой домашней куртке.

- Почему ты не сядешь? Нашел что-нибудь интересное? Я сказал «спасибо» и показал на снимок.

Фараон уселся, кивнул, а я, провалившись в кресло, смотрел, как он закуривает.

- Это в Земляной крепости,- сказал я, имея в виду фотографию.- Мы учились тогда в пятом.

- С тех пор вы достаточно выросли, на мою беду,- он, как всегда, моментально свернул на любезную его сердцу тему, хотя и заговорил не о том, чего я ожидал.

- То, что ты написал, интересно,- сказал Фараон, щурясь от дыма и сверля меня глазами.

Я деликатно молчал. Под ногами у меня шуршал толстый ковер, кресло было зверски мягким, вся комната затыкана салфеточками, даже на подставке для зеркала развевалась белая салфеточья борода. На тахте лежали огромные вышитые подушки, воздух был пропитан смесью табака и одеколона - сладкий мед акации,- и мне вдруг сделалось до коликов любопытно, как живут эти двое, когда меня здесь нет.