Как дела, молодой человек? - [6]

Пока они ссорятся, мы с Кати беспокойно считаем часы. Кати мнет носовой платок, и у нее дрожат губы. Она боится еще больше, чем я, что какая-нибудь их перепалка кончится разрывом и мы ничего не сможем предотвратить. Сколько раз мы старались их примирить - не получалось. Мне очень жалко маму: утром она уходит чуть не в слезах, потому что до вечера мы остаемся одни. О времени она вовсе не думает, папу провожает до угла, долго-долго прощается, оправляет отвороты пиджака, быстро, украдкой целует. Он нетерпеливо поглядывает то на уличные часы, то на трамвай, а она топчется вокруг него и все не отпускает - как будто отдает взаймы...

Кати не на шутку расстроилась, и мне от этого тоже было не по себе. Она сидела на тахте, подавшись вперед, и из глаз ее ручьем катились слезы.

Мне захотелось погладить ее по голове, но она вдруг вскочила и, ревя белугой, выпалила:

- Это я надушила папин пиджак!

- Идиотка! - сказал я со злостью, хотя вовсе не был на нее зол. Вот из-за какой смехотворной ерунды у нас начинаются скандалы.

Кати с покаянным видом вытирала слезы.

Тут послышались торопливые шаги, и вошел папа. Он был в пиджаке - значит, собрался уходить - и смущенно покашливал.

- Здравствуйте! - сказал он, стараясь на нас не смотреть.- Пойду пройдусь по свежему воздуху. У мамочки болит голова...

Популярное объяснение, лучше не придумаешь. Я посмотрел на Кати, а она, неверно поняв мой взгляд, быстро подошла к папе.

- Папа! Это я надушила твой пиджак!

Он, ошеломленный, уставился на любимую доченьку, понюхал отвороты пиджака, засмеялся и совсем тихо сказал:

- Глупышка ты, доченька! Невообразимая глупышка! Ну, ничего не поделаешь. Через час я вернусь. А у мамы болит голова,- упрямо повторил он и вышел.

Некоторое время мы с Кати зевали по сторонам, она окончательно утешилась и вновь принялась искать косынку в горошек.

Потом послышалась серия хлопаний дверями, три оглушительных удара последовали один за другим.

- Мама тоже ушла,- с тревогой сказала Кати.

- А ты знаешь, из-за чего они ссорятся? - спросил я.

- Сегодня из-за меня и из-за новых туфель.

- Как бы не так. Туфли - не главное.

- А что же главное?

- Всегда найдутся какие-нибудь туфли.

- Туфли?

- Где тебе понять, гусыня! Новые туфли бывают один раз, а ссорятся они постоянно...

- Как ты смеешь осуждать родителей! - гнусаво протянула Кати.- Лучше бы постарался отвыкнуть от хамства.

- Ты права,- сказал я, сердито вздохнув.- И я не безгрешен. Но что поделаешь, когда наш семейный коллектив не на уровне.

- Что такое? Ох, какой умник-разумник выискался! Все на свете ты знаешь!

- Ладно, молчи! - сказал я.

- Что? Вот увидишь...

- Заткнись, тебе говорят!

Больше она не посмела перечить и вышла, сильно хлопнув дверью. Эта дура думает, что так и надо.

Я снова принялся за господина Геринца. Забава удивительно нудная. Но тут резко задребезжал звонок, с ржаньем и топаньем ввалились девчонки и подняли шум, как табун лошадей.

- О-о-о, ты одна? - хриплым голосом эстрадной певицы, ломаясь, спросила Жужа Гал. Эта девчонка, длиннющая, как лестница, усвоила манеру хлопать на меня свысока своими глазищами.

Мацо Шипош, черная вертлявая кошечка, прямо от двери замяукала про ужасное нахальство какого-то типа; я так и не понял, в чем состояло его нахальство, потому что Жужа, перебивая Мацо, затарахтела о чьих-то классных усах. Но Мацо не сдалась и продолжала мяукать - слушать собственный голос для нее величайшее удовольствие.

- Я ему говорю: вы похожи на свою прическу...

Тут Жужа запела на мотив прошлогоднего шлягера: «Бедный, бедный, бедный идиотик, бедненький дегенерат...».

Все остальное потонуло в визге и хохоте. Сестрица взвизгивала громче всех.

Надо прорваться во что бы то ни стало, не то с ними просто сойдешь с ума. Я взял берет и вышел в проходную комнату. Мацо корчилась от смеха, Жужа распевала во все горло и, как коза, скакала вокруг стола. Под носом у нее торчали кривые усы. Меня она не замечала.

- Привет! Что здесь такое? Цирк?

- Ах, ах, Кати! Ты сказала, что никого нет! Ах! - И Жужа сорвала усы.

- Без паники! - сказал я.-Продолжайте свой концерт. Я сматываюсь.

Мацо смотрела на меня, как удав на кролика, потом изогнулась и запустила руки в волосы.

- Не уходи! Останься с нами! Мы репетируем! О, Андриш, Андриш! - Она шла на меня, стреляя глазами, и зрачки у нее блестели, будто их только что смазали маслом.

- Не выйдет! Визжите без меня на здоровье! - сказал я, отступая к двери.

- Да ну тебя! - сказала Кати.- У нас в самом деле репетиция. Хочешь посмотреть?

- Не хочу! У меня дела.

- У него дела! Подумайте только, у него дела! Ах!

Все трое снова захихикали, завизжали, а я пулей вылетел за дверь.

■

Стемнело. Завернув на улицу Аттилы, я долго высвистывал на все лады, но Чабаи не подавал признаков жизни. Наконец в окне показалась голова его бабки.

- Петера нет! - крикнула голова.

- Нет? - переспросил я тупо.

- Ушел на собрание! - умиротворенно сообщила голова.

Я отвернулся, чуть не лопнув от смеха. Ну и шутник же этот Чабаи!

У наших ворот топталась тетушка Чех; держа в руках хлеб и бутылку минеральной воды, она беспомощно смотрела на щеколду. Меня она, конечно, видела, но просить об услуге не решалась. Наверное, вбила себе в голову, что все подростки - хулиганы.