Каиново колено - [14]

Великий, великолепный, неизъяснимо блистательный гигант Петя Мазель отныне был достоин бюста на малой родине, звания «трижды герой социалистического труда» и прилагающихся к званию льгот в транспорте. И до- и по-смертного сергеевого обожания. Впрочем, он сам это чувствовал и не суетился, как некоторые, а очень точно держал вид кремлевского небожителя с ноябрьского транспаранта: Петя привел на квартиру Музы Заяриновой трех граций. Как? Как он сумел? Ладно, может быть, именно для этого вечера он и не стал истребителем американских или китайских бомбардировщиков. Может быть, именно в этом смысл его рождения в такое-то время, в таком-то месте и под такими-то звездами. «Пришлось соврать, что здесь в последний приезд пел Владимир Высоцкий»… Так или иначе, но в этой, почти пустой двухкомнатной квартирке на последнем этаже кирпичной пятиэтажки, где проживала с малолетней дочкой ТЮЗовская сторожиха и член секции поэтов местного отделения союза писателей, раза два в неделю собиралась компания любителей высокой словесности. Состав варьировался от пяти до пятнадцати человек, возраст ограничением не являлся. Собственно профессиональных поэтов, кроме хозяйки, практически не было. Но это только придавало особый нонконформистский блеск бродячим по чужим накрытым столам гениальным бардам, таящим в дырявых карманах жаренные антисоветские фиги журналистам заводских малотиражек, тоскующим на вторых ролях непризнанным актерам и вагантам-хористам. В качестве клубного взноса хозяйке несли немного выпивки и обильные комплименты. Муза, тридцатипятилетняя химическая блондинка со всегда мимо накрашенными губами, в неизменном, грубой вязки до колен, свитере на голое тело и затертых до блеска джинсах, похоже, даже не пыталась запомнить лица гостей, и никогда ни с кем не здоровалась на улице. Вечная нищета ее неприбранной и не пахнущей съестным «хаты» позволяла любому пришлецу вновь и вновь ощущать себя выброшенным штормом на берег бывалым мореходом. Синбадом или Робинзоном. Все здесь подчеркнуто временно, все демонстративно преходяще. Отчего впереди у каждого еще вполне возможны были сказочные судьбы… По серым, в накат «под обои», стенам разностильные картины без рам перемежались надписями шариковыми ручками и помадой. Никакой мебели, кроме незакрывающегося шкафа, двух железных кроватей и святого письменного стола. Странно, но книг почти тоже не виделось. А уж чего пребывало в избытке, так это унесенных из самых разных буфетов и столовых стаканов, самодельных пустых подсвечников и импровизированных пепельниц. Дверь со множество раз переставляемым замком, открывалась без стука. Все со всеми сразу на «ты», сидеть нужно было на полу или на подоконниках, любовь происходила в ванной или на верхней лестничной площадке. Маленькая, очень бледная, нечесаная дочка в дырявых колготках, худым лемурчиком зябко жалась на коленях матери и часами безучастно смотрела в окно.

Петя, конечно, рисковал. Но в этот раз компания собралась очень даже приличная. Последнюю пассию хозяйки, сюрреалиста и плэйбоя Жору Люпина кто-то, видимо из приверженцев соцреализма, на днях хорошо, до больницы с черепно-мозговой травмой, нокаутировал в вокзальном ресторане. Поэтому особых матов или специфических лингвистических изысков не предполагалось. Небольшой, сытенький и лысо-курчавенький журналистик из железнодорожной газетенки «В дальний путь!» начал было о том, что «за-писка» — это «попка», но засек пару сошедшихся на нем снайперских прицелов и сразу затих. Остальных — присутствовали еще две пары обретших свое короткое счастье, то ли просто молодых специалистов из какого-то НИИ, то ли членов самодеятельного кружка, никто, кроме их самих не интересовал. Они просто обжимались в пределах приличия, и делали вид, что балдеют от искусства. Собственно, это на их шесть огнетушителей, выставленных взамен на хату, народ и гулял. А что давала в ответ творческая интеллигенция? Царствовал, конечно, Николай Сапрун. Хотя и он, не забывая про свой образ бетонно-асфальтного отшельника и маргинального культуролога, явно испытывал повышенное внутреннее давление от неожиданной близости молоденьких нимф. Песня шла за песней плотно, он вовсю работал на подавление любой чужой инициативы. Фонтанировал без передышки, только что на прикур. Даже старался несколько поджать живот и вытянуть шею… ежик ежиком, плюгавый, сизый, но успех у женщин был неотъемной частью Николаевой жизни. Правда, в его присутствии млели только однотипно роковые и волоокие красавицы с родинками над ярко красными губами и с сильными руками в больших перстнях. Но таковых сегодня не было. А эти слишком юные балеринки упорно держались вместе у окна, смущенно переглядывались, и доверяли только Пете. Гитара звенела, рокотала, зудила, плакала и шептала без перерыва. Лишь один раз гости успели попросить хозяйку прочитать что-нибудь новенькое. Нет, это было не для казенного приличия, в ее талант верили искренне. И не только гости: положенные от союза писателей крохотные книжечки ее стихов всегда раскупались, в укор некоторым из правления. Новенького! И Муза не подкачала. Отстранившись от стены, она монотонно захрипела в потемневшее оконное стекло. Все-таки была в ней божья искра, была. Даже Сергей, сквозь весь жар своей лихорадки, вдруг уловил удар пронзительного клокотания ее голоса: