Кагэкиё - [5]

"Презренные, негодные вы трусы!"

Хор.

"Не дам им убежать!" - подумал он тогда.

"Презренные, негодные вы трусы!" Остаться одному - ведь вот позор!

Ведь это на глазах происходило У Минамото и у Таира... Позор!

И вот задумал он догнать хоть одного: Меч прихватил рукой и крикнув:

"Эй, вы там!

Я Акуситибёэ Кагэкиё. Так знайте же, я Таира вассал!"

Так молвил и в погоню побежал. И вот догнал он тут Михоноя,

Схватил его за шлем, но тот все вырывался. Так было раза три, а тот все убегал

И на ходу с себя бросал оружье. "Не отпущу желанного врага!"

Вслед крикнул догоняя Кагэкиё. За шлем опять схватил, да как вскричал: "ага.",

Да так его рванул.. что даже шлем сломался. Однако... шлем остался у него,

А сам хозяин шлема мчался дальше. Потом остановился вдалеке

И оглянулся. "Ну и Кагэкиё! И страшен ты. Вот силища в руках!"

Сказал он, в изумленьи столбенея. А Кагэкиё тут ему в ответ:

"Ну, ну, Михоноя, крепка же твоя шея!" Так молвили они и рассмеялись оба...

И кто налево, кто направо разошлись.

(Во время рассказа Кагэкие теряет разум и начинает плясать).

X.

Хор.

Незабываемый рассказ! Печально у него судьба сложилась!

И вспомнил он об удали своей, И чем он стал... И все в нем помутилось.

И вот теперь - позорная судьба. О, жизни путь так горек и так низок!

Но что тут мир, что жизни суета! Ему неделю жить, конец уж близок.

(К Хитомару).

Иди скорей, вернись к себе домой И помолись о том, кого не будет скоро.

И пусть любовь твоя, светильник дорогой, В пути тяжелом будет для него опора.

"Прощай". "Я остаюсь". "А я иду". Так молвили они друг другу и расстались...

И голос долго не смолкал еще в ушах. И это все, что друг от друга им осталось.

(Перевод А. Е. Глускиной).

ПРИМЕЧАНИЯ

XVIII. К переводу "Лирических драм"

Читатель, прочитавший все три переведенных пьесы [в данном файле только одна из трех.- Прим. сканировщика], будет недоумевать по поводу совершенно различных способов переводов каждой из них. Должен сказать, что именно на такое несколько более обостренное внимание к этим переводам переводчики и рассчитывали.

Вопрос о способах перевода ёкёку на русский язык давно стоит перед нами во всей своей полноте. Я не касаюсь здесь общих трудностей в передаче на русский язык текста этих пьес, построенного на основе приемов "цугихаги". Они ясны и известны каждому японоведу. Профану же их объяснить достаточно понятно - почти невозможно. Нас больше занимает вопрос о том, как нужно передавать внешнюю сторону ёкёку, самый языковой стиль этих пьес.

Каждый из этих переводов пытается разрешить эту проблему различно, в соответствии с различными принципиальными положениями.

Как известно, в тексте пьес мы можем обнаружить три типа речи: прозу простую, ритмическую прозу и стих. Эти три разновидности можно передавать на русский язык прежде всего так: для простой японской прозы брать такую же русскую, для ритмической - соответствующую русскую, для стиха - русский стих. На этих основаниях построен перевод "Бо Лэтяня", причем стих здесь взят белый, его же размеры подчинены единственному правилу: соблюсти всюду то же количество стоп, которые имеются в японском стихе. Иными словами, давать всюду для пятисложного японского стиха трехстопный русский стих, для семисложного - четырехстопный. Что же касается выбора тех или иных стоп, то здесь переводчик предоставил себе полную свободу, сообразуясь только с тем, какую он часть ёкёку переводит. Таким образом, для митиюки был выбран амфибрахий, для агэута - дактиль и т. п. Приурочение амфибрахия к стиховому стою митиюки и т. д. основано на учете особенностей этих японских форм, на учете их, так сказать, основного эмоционального колорита, и является, поэтому спорным.

Переводчица "Кагэкиё", отнеслась к тексту ёкёку иначе. Исходя из того общего положения, что стиль ёкёку, даже в случаях как будто бы самой чистой прозы, никогда не является воспроизведением обыденной разговорной речи, она решила для таких частей давать ритмическую прозу, для японской ритмической прозы - русский белый стих, для случаев же чистого стиха русский рифмованный стих. Таким образом, такие части ёкёку, как сидай или митиюки, оказались переведенными русским рифмованным стихом. При этом переводчица поставила себе за правило раскрывать образы, данные в японском тексте, вследствие чего для всех частей, содержащих два смысла, пришлось давать двойное, сравнительно с японским текстом, количество стихов. Таким образом сидай переведен русским восьмистишием и т. д.

Переводчица "Мацукадзэ" поступила гораздо более решительно: она стремилась передать точно японские размеры (метрику -5-7 и ритмику хорей) и на ряду с этим построить все русское изложение по типу японского, т. е. по принципу цугихаги, иначе говоря - с постоянным переливанием одной фразы в другую. Это последнее обстоятельство нужно особенно помнить при чтении Мацукадзэ: необходимо всегда конец предыдущей фразы связывать механически (не всегда в смысловом отношении) с началом последующей. Русский перевод должен дать то же впечатление непрерывной смены волнообразных колебаний - с неопределенными началами и неясными концами - как и японский. В виду этого, с точки зрения формальной близости к оригиналу, перевод Е. Г. Крейцер является наиболее совершенным. Вопрос же о чисто художественном достоинстве всех этих трех типов переводов нами здесь решен быть не может. Это - дело читателя.