Кафа (Закат Земли) - [17]

Они поднялись, и Хипподи пошел впереди, указывая дорогу.

Он не оборачивался, не давал советов, потому что и без того знал, что критянин время от времени проводит языком по своей руке, там, где ее недавно пожимала рука Хипподи. Черное ущелье открылось с узкой тропинки. Поджаренные, черные, почти угольные камни, вывернутые, разбитые на куски, выброшенные ужасными взрывами, сорвавшиеся, сползшие с мертвых горячих склонов. А в провалах — плоские лепешки и чудовищные колючки кактусов, их зеленые шары, ощетинившиеся колючей смертью. Разрушенная столица лежала внизу. Бессмысленно бегали среди руин люди. А наверху, за растрескавшейся стеной Полигона, с воем и грохотом вдруг взлетело металлическое яйцо. На мгновение оно как бы замедлило ход, как бы зависло в воздухе, испуская из нижней части, оканчивающейся узким горлом, пучок яростного огня.

Но мгновение — и нет ничего. Только ветер сносит облако дыма к морю.

Выжженная земля, запах серы, жара плотная, липкая. В черном ужасе подрагивающего ущелья замерли кактусы. Чудовищные шары, мясистые лепешки, скрученные змеи-колючки. Ветвящиеся, круглые, рогатые, страшные. Такие полчища не забросаешь глиняными горшками. И черную огненную гору не усмиришь, хотя она бьется, как выброшенная на берег рыба.

Они поднялись на храмовую площадку.

Среди востроносых каменных голов и длинных ваз, упавших и все еще стоявших между каменными колоннами, злобно уставилась на критянина каменная женщина со всклокоченными волосами и свирепым, неправильным лицом. Острые груди торчали в стороны.

«Я боюсь…»

Но соки дерева радости уже взялись, уже обжигали сердце.

«Это хорошо. Это очень хорошо, — думал Хипподи. — Скоро жрец Таху отдаст мне критянина вместе с двумя рабами…»

А критянин думал: «Это хорошо, всё хорошо. Белый порошок еллы отняли у меня морские народы, но Хипподи этого не знает. На подходе к столице аталов морские народы отняли у меня людей, судно и белый порошок еллы. Хипподи этого не знает. Он не должен этого знать. Он не знает, что я поклялся победителям доставить на триремы вещество, заставляющее прыгать над склонами горы тяжелые металлические яйца. Если я выманю у Хипподи и его жреца такое вещество, победители вернут мне моих людей и мое судно, а с судном и неведомый им порошок еллы, и они позволят взять мне в Кафе столько золота и орихалка, сколько я могу унести. Я раскую всех гребцов, хорошо покормлю их, они сильные, они унесут много. Ради такого я открою ворота Кафы, хотя они повалены. За это морские народы вернут мне судно и отпустят с почестями. А если удастся каким-то образом, но тайно, передать Хипподи белый порошок еллы, который мне вернут, то и Главный жрец аталов проявит милость. Нет вариантов, в которых я проигрываю», — торжествующе думал критянин.

А Хипподи думал: «Хранитель бездны знает всё. Его волей наш мир никогда не сходит с означенного круга. Я, Хипподи, передам жрецу Таху белый порошок еллы и получу своих рабов. Обязательно черного, и обязательно белого. Глупый критянин, мнящий себя хитрым, отдаст мне белый порошок еллы. Может, я тоже передам ему немного того вещества, которое заставляет подпрыгивать над землей тяжелое металлическое яйцо. В любом случае жрец Таху отдаст мне критянина. Нет вариантов, в которых я проигрываю», — счастливо думал Хипподи.

А хитрый критянин думал: «Грубый бог в каменных сапогах не может управлять всем миром. Я получу свое судно и своих людей. Я возьму многие мешки с золотом, и один отдельный мешок понесет глупый Хипподи, которого мне отдаст Главный жрец или которого мне отдадут победители. Я вывезу Хипподи в сторону Египта. Я буду ласков с ним и продам его на рынке рабов. Пусть поживет в незнакомой стране, глупый синий человек, привыкший к своему страшному острову. Там, на краю света, любят слушать людей, ничего не понимающих в местной жизни…»

В сумеречном море светились факелы на опозоренном флоте.

«Много радостей рассыпано среди опасностей жизни…» — думал критянин.

А Хипподи думал: «Много радости дарит мир, если ты послушен Хранителю бездны…»

Лишь бы не подвели гончары.

Времена фараонов

1

Крыши бревенчатых бараков ОЛП «Золотистый» прогнулись под тяжелыми завалами снега. Лиственницы в беспорядке — тонкие, маломощные — затаились, ждали лютых пуржливых ветров, выламывающих все их сухие суставы. Костлявый капитан НКВД в полушубке и в фетровых сапогах, с кобурой на поясе под оттопыренной правой рукой, коротко приказал, и конвойные в форме, в фуражках с красными верхами и синими околышами споро провели лейтенанта Рахимова в инвалидный барак. Фитиль-доходяга на ближних нарах даже не попытался встать, как привалился плоской спиной к стене, так и сидел, привалившись к стене.

Трудно из соцвреда сделать человека полезного.

Каэры из Москвы, каэры из Мурманска, повстанцы с Дона, каэры из Красноярска, воры и налетчики из Киева, зеленые из тамбовских мест, муллы из Актюбинска, кулаки из-под Воронежа… Бороды, усы, лысины, потные низкие лбы, в которых и трех пядей не угадывалось… Не «Букварь для взрослых» — отдельный лагерный пункт… Не «Загадки жизни», не «Опыты с мозговыми лучами» — сама жизнь… Вдруг вспомнилась, поднялась со дня памяти цыганка с Литейного, в двадцать первом задержанная патрулем… Цыганка кричала, клялась, что никому не гадает, ничем не спекулирует. У нее и нет совсем ничего, показывала цыганка пустые хищные руки, размахивала пестрыми юбками. Кажется, патруль, ребята молодые, не из города, верил, посмеивался, а голодному чумазому пацану Стахану в подворотне так и хотелось крикнуть, что врет, врет она, врет гадалка-спекулянтка, сука пестрая, вы под юбки ее загляните, чего там есть, но тут появился пожилой, мосластый, повидавший жизнь цыган. Он по-своему полопотал с пестрой бабой, потом по-русски пересказал насторожившимся патрульным, что он думал. А думал он так: это — хорошая цыганка, он ее знает. Даже показал свои руки, что вот он сам какой — дворником работает. Почти пролетарий. Цыганка тоже начала новую жизнь, вышла на Литейный, что ж теперь гнать ее? Она знает, что гадать можно только буржуям и буржуйкам. Простые люди всякой этой мистике (цыган произнес более простое слово) не верят, а толстых недобитых буржуек чего ж не пугать? Ну да, всё так. Патрульные покуривали, похохатывали, пускали махорочный дым. Смешно, конечно, когда такая страшила, но социально близкая, гадает нежной барыньке, культурной сучке, хватает ее за чистенькую тоненькую ручку. О таких солдатиках-дураках в Инструкции товарища наркома позже чисто укажут: слабаки, вырожденцы, после первого стаканчика спирта теряют контроль над собой. Когда мы выкорчуем последних вражин, тяжело посмотрел лейтенант на сжавшегося под его взглядом каэра, останутся только красивые люди, а органы НКВД сами по себе переродятся из карающего в управляющий инструмент. Никакого нервного тика, никаких кривых ртов, только добрая улыбка и простая приветливость. Никакого косоглазия, только добрые понимающие глаза. И уж тем более никаких этих хитрых хронических мигреней, только физкультура, от которой все ходят подтянутые, не горбясь…