Кадры памяти - [2]

Я покинул его дом ещё до рассвета. Ноги заплетались, перед глазами всё плыло, измученное тело молило о пощаде. Я залез в окно, испачкав подоконник кровью, и забился в угол кухни, убеждая себя, что я просто сгусток ночи, и с рассветом развеюсь.

Азамат вернулся, как и обещал, едва восток из серого стал розовым. Напевая что-то из Гимна Солнцу, он принялся греметь посудой, укрыл меня кофейным ароматом и слегка посыпал небрежно сметёнными со стола сырными крошками. Он увидел моё отражение в блестящей зелёной эмали его любимой пиалы.

— Ой, Алтонги… Боги, что с тобой случилось?!

Он кинулся ко мне и обхватил за плечи, сжал стальными руками.

Я молчал. Моя дерзость и строптивость уступили место стыду и грусти. Даже знание, что я всё сделал правильно, и только так и могло быть, не утешало.

— У тебя кровь на шее… И тут… Да ты… — в его глазах вспыхивает понимание. — Я сейчас протру настоем дымныша, меня Унгуц научил, чтобы всё зажило…

Он отпускает меня, мечется по кухне, потом возвращается с горячим мокрым платком и принимается бережно промокать укусы и ссадины.

— Ну зачем ты к нему пошёл? — бормочет он, глядя на меня жалостливо и тревожно. — Тебе ведь говорили, что он ненасытен. И первый раз… Пошёл бы к Ажгдийдимидину. Он ведь тебе даже предлагал. Спал бы сейчас у него в гостевой комнате, сытый, пьяный и совершенно целый. Ты ведь знал, на что идёшь. Ну зачем так над собой издеваться?

Я начинаю плакать — не от жалости к себе, но от всех чувств, что бесятся во мне, от слов, которыми я не могу ранить слух Азамата. Он никогда не поймёт, что мне нужен тиран, с которым я был бы вынужден бороться, потому что иначе начну уничтожать себя.

Азамат относит меня в постель и заставляет выпить очень горькой гармарры, чтобы я проспал всю боль, а потом целует в висок, садится рядом и согревает своим солнечным теплом, пока я не усну.

* * *

В дальнейшем моё учение мало отличалось ото всех прочих. Изинботор был груб, но совсем не так, как в первый раз. Одно время я подозревал, что Азамат ему пригрозил — с моего друга сталось бы угрожать Старейшине, но потом я понял, что зря возвожу напраслину на Азамата: даже когда он был изгнан, Наставник не проявил ко мне больше интереса, чем обычно. Скорее всего он со временем охладел. Теперь мне даже смешно себе представить, чтобы я лёг на его ложе.

Учил он меня хорошо. Я был прилежным и старательным учеником, и все Старейшины не уставали повторять, что я наделён почти столь же редким даром, как Старейшина Ажгдийдимидин. Я принимал похвалу как должное, потому что заранее знал, что мне всё удастся, и по той же причине не радовался успеху.

* * *

Мы с Азаматом скачем на лошадях по степи к востоку от столицы. У него тогда был вороной конь, не очень высокий, зато невероятно сильный, и на его мощных лохматых боках Азамат регулярно с упоением выстригал охранительные орнаменты. У меня была невзрачная бурая кобыла, впрочем достаточно бодрая, чтобы поспевать за благородным собратом.

— Поехали вдоль вон того отрога, — Азамат со свистом машет рукой в сторону зелёных летних гор.

Я поворачиваю лошадь, и вдруг мир переворачивается, мои глаза ослеплены невозможным светом, в ушах звенит, и страшные слова мелькают в голове, и вызывают к жизни образы смерти.

— Малыш, ты чего? — Азамат поддерживает меня, чтобы я не свалился с лошади.

— Не надо туда, — говорю, заходясь кашлем. — Там вот-вот будет обвал.

Вытираю слезящиеся глаза. До того случая я ещё никогда не предвидел, но Наставник и другие духовники много раз мне рассказывали, на что бывает похож первый раз, чтобы я сразу его узнал. Правда только Ажгдийдимидин упоминал, что предупреждение богов может быть опасно само по себе — сбить с ног или временно ослепить, — и подготовиться к нему невозможно.

— Ты узнал будущее? — Азамат смотрит на меня беспокойно, но теперь ещё и с любопытством. — И как тебе?

— Мне нельзя рассказывать, — пожимаю плечами. Теперь у меня было официальное право не делиться с ним моими тайнами. Я радовался этому года два. Сейчас я предпочёл бы вернуть возможность рассказывать ему всё на свете.

Азамат поджимает губы, он немного обижен, хотя и знает, что таковы правила. Отъехав немного, он поворачивается.

— Но я так думаю, ты не в восторге. Чуть с лошади не свалился! Ты смотри теперь, один далеко не ходи, а то ещё настигнет знание, так провалишься куда-нибудь, ноги переломаешь, и ищи тебя.

Он ворчит, а я невольно улыбаюсь, отвернувшись. Он думает, что теперь я часто буду видеть грядущее. В отличие от меня и других духовников он этого не знает наверняка, просто верит в меня.

Мы едем дальше молча, когда нас настигает грохот предсказанной лавины. Азамат заворожённо смотрит, как сыплются камни и взрываются облака пыли, а я смотрю на него, потому что лавиной я уже налюбовался заранее.

— Ты молодец, — говорит он мне потрясённо. — Отличная работа.

Его похвале я радуюсь, как маленький, широко улыбаюсь и глупо хихикаю. Я и сам понимаю, что только что спас жизнь нам обоим, но внезапно после его слов чувствую счастье от сотворённого доброго дела. Я буду учиться ещё усерднее, и не буду пренебрегать скучными ежедневными ритуалами.