Кадис - [30]

В слепой ярости дон Диего взмахнул палкой и принялся колотить злополучного наставника, приговаривая:

– Порядок, тишина, повиновение!

Без моего заступничества дон Диего, наверное, прикончил бы беднягу, а тот, боясь всполошить криками соседей, терпеливо сносил удары и только шепотом, задыхаясь от слез, повторял:

– Этот дикарь убьет меня! Заступитесь за меня, дон Габриэль, заступитесь!

В поисках спасения дон Пако выскочил в коридор, мы поспешили за ним, и все трое, пробежав через просторное помещение, очутились на пороге комнаты с большими зарешеченными окнами, выходившими на улицу; здесь мы застыли, ошеломленные диковинным зрелищем, какое только можно вообразить себе в приличном доме, где вдруг сняты все запреты. Асунсьон, Пресентасьон, Инес – все три девушки, очаровательные и озорные, казалось, совсем потеряли голову, неожиданно очутившись на свободе. Но прежде чем рассказать вам, читатель, как вели себя юные пленницы, которые на один миг получили право свободно порхать по своей клетке, я опишу, как эта клетка выглядела.

Рабочие корзинки и пяльцы с вышиванием говорили о том, что здесь помещается мастерская, где графиня при помощи рукоделия воспитывает юное потомство. Невысокое, но весьма обширное кресло с продавленными пружинами служило, как видно, излюбленным местом пребывания хозяйки, отличавшейся немалым весом. На маленьком столике лежали книги, по всей вероятности, религиозного содержания; стены были сплошь увешаны эстампами и вышитыми картинами, среди которых обращали на себя внимание собачки с черными бусинками глаз и торчащим кверху хвостом.

На небольшом алтаре рядом с картинками, вырезанными из книг, высились статуэтки святых и старинные серебряные канделябры; восковые свечи были обвиты серебряной лентой и украшены у основания затейливыми бумажными фестонами. Великолепные букеты искусственных цветов, несомненно сделанные ловкими руками монахинь, дополняли убранство алтаря.

На полу и стульях были разбросаны предметы совершенно иного порядка – прелестнейшие женские наряды, кружевные чепчики, банты, ленты, веера, атласные туфельки, тончайшие кружева, переходившие по наследству от матери к дочери и составлявшие наравне с бриллиантами гордость и богатство семьи. Пяльцы с вышиванием и рабочие корзинки, доверху наполненные кусками ситца и батиста, принадлежали Пресентасьон; хозяйкой книг и алтаря со всеми его святыми, свечами и картинками являлась Асунсьон, а очаровательные наряды и драгоценности вытащила и разбросала Инес, чтобы показать их двоюродным сестрам.

Молодые девушки предстали перед нами в дезабилье, как назывался подобный наряд в ту пору, когда испанцы не меньше, чем нынче, страдали французоманией. Повинуясь моде, эти прелестные юные создания были, как говорится, едва прикрыты; ни одна самая терпимая и беспечная мать не разрешила бы своим дочерям появиться в таком виде перед мужчиной, будь он даже ее близким родственником. Как я уже говорил, все три девушки были очаровательны и выглядели в этот момент куда красивее, чем на вечерних приемах. Опьяненные свободой, они раскраснелись и в бурном веселье кружились по комнате, оглашая воздух сладкозвучным щебетом.

Если желаете, я скажу вам по секрету, чем они занимались, но только по секрету, – ведь узнай донья Мария, что глаза смертного видели ее юных питомиц в подобном наряде, а уши мужчины слышали, как одна из них пела сегидильи, ее сердце разорвалось бы на части, и, сгорая от стыда, она погребла бы себя навеки в склепе своих предков. Но разрешим себе эту вольность и поведаем о том, что нам довелось украдкой подсмотреть из соседней комнаты. Инес – а именно на ней прежде всего остановился мой взор – стояла на страже у оконной решетки, поглядывая то на улицу, то на девушек в комнате, готовая поднять тревогу, если из-за угла вдруг выплывет величественная донья Мария с ее пронизывающим грозным взглядом.

Я отчетливо слышал голос Инес:

– Не сходите с ума… она вот-вот вернется.

Пресентасьон, младшая из сестер, находилась как раз посреди комнаты. Вы, может, думаете, что она молилась, шила или занималась еще каким-нибудь серьезным делом? Ничуть не бывало, она плясала, да, сеньоры мои, плясала – и с какой пленительной грацией! – сапатеадо и соронго[78]. Я был поражен, увидев, что это создание умеет двигать бедрами, ногами и руками с таким озорством и изяществом, как это делают самые искусные плясуны из Трианы[79]. Разгоряченная танцем, она прищелкивала пальцами, изображая треск кастаньет, а ее звонкий нежный голосок выводил томно и протяжно:

У себя в саду, дорогая,

я сорвал апельсин, посмотри.

Но прошу, не вонзай в него ножик —

бьется сердце мое внутри.

Асунсьон, старшая сестра, менее пикантная и изящная, чем Пресентасьон, но зато с более законченными чертами, более серьезная – одним словом, гораздо более красивая, надела драгоценности и украшения Инес. Она выбрала на алтаре большую бумажную розу и торжественно приколола ее к волосам, затем взяла три вары тончайших бельгийских кружев, уже выцветших и пожелтевших от времени, но таких воздушных, что казалось, будто их сплели пауки или мушки, и, взмахнув ими, подбросила вверх грациозным движением сеньоры, и кружева легли ей на голову, плечи так изящно, словно она всю жизнь только и делала, что разгуливала весенними вечерами по улице Анча, площади Сан-Антонио и аллее Кармен.