Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века - [76]

Но раньше, чем продолжать дальше, я должен сказать несколько слов о самом Краббе, сыгравшем такую важную роль в нашей судьбе.

Краббе был морским министром и любимцем императора Александра II. Он был веселый собутыльник и рассказчик игривых анекдотов, которыми он развлекал и заставлял смеяться даже в самые тяжелые минуты весь двор; он пользовался большой силой: никого не боялся и прочно сидел на своем посту, на котором и пробыл до самой своей смерти.

Краббе был страшный самодур, но очень добрый по-своему человек, всегда заботившийся о своих подчиненных и защищавший их. Для характеристики его чудачества я расскажу здесь факт, за достоверность которого ручаюсь.

В Кронштадте существует морская библиотека, одна из самых богатых в России. И вот кому-то из услужливого начальства пришла богатая идея украсить библиотеку бронзовыми бюстами всех великих князей, начиная с Рюрика. Для осуществления этой патриотической цели была устроена среди морских офицеров официальная подписка со шнуровой книгой, печатями и прочим. И вот, к ужасу всего начальства, один лейтенант написал в этой священной книге нижеследующее заявление: «Библиотека нуждается в хороших книгах, в бронзовых же головах у нас в России недостатка не чувствуется, а потому подписку нахожу излишней», и подписался: лейтенант такой-то. Можете себе представить переполох всего начальства, в особенности в то время. Немедленно было донесено морскому министру, и тот приказал виновному лейтенанту предстать пред его светлые очи.

Несчастный лейтенант со стесненным сердцем, вероятно не раз сожалея о своем поспешном остроумии, отправился в Петербург, и его воображению, конечно, рисовалась неутешительная перспектива путешествия по Владимирке.

Но вот он прибыл в Петербург, подъехал к Адмиралтейству и не совсем уверенно вступил в приемную вельможного министра. О нем доложили и просили подождать.

Он ждет в приемной четверть часа, полчаса, час…

Николай Карлович Краббе (1814–1876).

Адмирал, морской министр (1860–1874)

Наконец открываются двери, входит сам морской министр Краббе в… в одних туфлях! Буквально в одних туфлях, совершенно голый!

Лейтенант уподобляется статуе командора.

А Краббе, нисколько не смущаясь, начинает прогуливаться по комнате, размахивая руками, похлопывая себя по телу и приговаривая: «Вот и я либерал! Вот и я либерал!»; погуляв таким образом минут пять, Краббе остановился и, обращаясь к офицеру, громовым голосом закричал:

— У меня в Кронштадте хоть на головах ходи, а либералов не потерплю! — И, помолчав, прибавил: — Ступайте!

Тем вся история и кончилась, и лейтенант отправился восвояси, очень довольный тем, что отделался только наглядным уроком русского либерализма, как он понимался тогда в высших сферах.

Вот к этому-то чудаку нас и повезли поодиночке. Тут картина совсем изменилась. Каждого из нас Краббе встречал ласково, гладил по голове, приговаривая:

— Ты не бойся, голубчик, я в обиду не дам, я получил от государя полномочие сам произвести следствие.

После чего сажал с собою за стол, подавался чай с печениями, и, когда затем появлялись грозные Шувалов и Левашев, арестованный был уже вполне успокоен и во время начинающегося допроса мог отвечать обдуманно и сдержанно. Но и во время допроса Краббе зорко следил, чтобы не сбивали допрашиваемого, и, если Шувалов или Левашев задавали вопрос, который мог повести к неудачному ответу, Краббе вмешивался.

Позвольте, ваше превосходительство, я имею полномочия от государя и не допущу, чтобы губили моих мальчиков.

Это немало раздражало и Шувалова, и Левашева, так что во время допроса Луцкого Левашев в сердцах воскликнул:

Помилуйте, ваше превосходительство, да ведь Хлопов совсем другое говорит! — чем и открыл нам, кто донес на нас.

Поддерживаемые Краббе, мы давали показания, говорили много, но, в сущности, ничего не сказали. И ни Шувалов, ни Левашев никак не могли разобраться, революционное ли это общество, или какое-то коммерческое, или просто какая-то ерунда; и чем дальше шел допрос, тем большая путаница появлялась. И настолько были сбиты с толку, что нам потом, сговорившись, удалось придать всему делу довольно оригинальный характер.

Наше начальство, видя мягкое к нам отношение всесильного министра, тоже переменило свое обращение с нами и… из сурового стало отеческим. Помимо природной доброты, Краббе, очевидно, руководился и другими соображениями — ему не хотелось, чтобы царь мог подумать, что в его ведомстве завелась крамола, что послужило бы оружием в руках врагов самого Краббе, а потому ему было выгодно потушить дело. И весьма возможно, что в этом случае ему содействовал всесильный тогда военный министр граф Милютин, так как многие из воспитанников артиллерийского и инженерного училищ принадлежали к нашему обществу, а следовательно, и Милютину было выгодно, чтобы дело было потушено.

Вскоре после допроса у Краббе мы получили возможность сноситься письменно. Училищная прислуга передавала нам друг от друга записки. Я сильно подозреваю, что это делалось не без ведома начальства и по внушению Краббе. Суханову пришла мысль объяснить образование нашего общества влиянием сочинений Максимова о северных промыслах и желанием нашим содействовать развитию Северного края, и мы, сговорившись, показывали в этом направлении (от этого и стали называть наше общество китоловным, а нас китоловами). Как ни нелепо покажется на первый раз такое объяснение, но нам поверили; очевидно, хотели верить, искали повода к нашему оправданию. И действительно, через неделю нас выпустили, и мы уже считались не обвиняемыми, а свидетелями, в качестве каковых нас и опрашивали прокурор и жандармы, приезжавшие для этого в училище. Недели через две после этого всех нас, человек двадцать пять, вызвали в конференц-зал и выстроили во фронт. Минут через десять вошел Краббе в полной форме со всеми орденами и объявил нам, что он приехал прямо от государя, который велел «простить и забыть», но что он, Краббе, от себя наказывает нас на шесть недель без отпуска.