Кадеточка - [14]

По моим ногам, из пустого проема, забираясь под коротенькую юбочку, которая едва прикрывает мои дамские сокровища, ударяет холодная волна, мокрого и прохладного, ноябрьского воздуха. Я тут же отхожу от разбитого окна. Потом прямо перед входом в ДОФ громко рыча мотором, выезжает и останавливается большая военная машина под тентом, из которой высыпается целый военный отряд, а из кабины машины ловко и проворно выскакивает довольно плотный и уверенный в себе военный, средних лет. Среди неясных звуков разговоров до меня доносится тревожный ропот.

— Голубь! Сам Голубь приехал! Комендант города.

К нему тут же подскакивает помощник коменданта, и пока он поднимается по ступенькам, то он видимо успевает ему сообщить обстановку. Этот самый Голубь только секунду выглядел растерянно, озираясь на происходящее безобразие, а потом он резким и сильным голосом во все горло командует.

— Военнослужащие срочной службы! В вестибюле ДОФ, по ранжиру, в две шеренги, стройся!

Сразу же все приходит в движение. Суета, топот ног, выкрики, обращенные к своим подругам, и вот все замирает. Перед ним уже военный строй. Красивых и взволнованных мальчиков в морской форме. Голубь проходит рядом с ними и тут же.

— Вы пьяны! Пять суток ареста! Помощник коменданта забрать этих! — И тыкает пальцем то в одного, то в другого мальчика.

Всех их выдают раскрасневшиеся лица и неуверенные взгляды. А один из них пробует возражать. Но его тут, же подхватывают под руки и волокут патрульные к выходу, а он.

— Да, погодите вы! Я не пьян! Дайте хоть одеться или шинель забрать с собой, ведь пропадет, имущество ведь казенное!

Это магическое слово о казенном имуществе действует, как заклинание и его тут же отпускают, он в строй, а остальных тех, что отобраны, толкают к вешалке, где они превращаются тут же в оловянных солдатиков, только пьяненьких. Их выводят на улицу.

Комендант тучей вышагивает перед строем.

— Доложите, кто был свидетелем инцидента! Ну, же! — Строй угрюмо молчит.

Через пять секунд.

— Так, не хотим говорить, выдавать своих? Последний раз спрашиваю! Кто знает фамилию курсанта, из кого он училища?

— Так! Укрывательство? Пособничество?

— Равняйсь, смирно! Слушай приказ начальника гарнизона! Увольнительный отпуск прекратить, всем вернуться в свои части и пункты дислокации. Немедленно! Об исполнении доложить по инстанции! Разойдись!

Вся масса военных мальчиков и девочек сгрудилась в гардеробе, где, спешно одевается. Парни ухаживают, помогают нам одеться, а комендант стоит напротив и ухмыляется. И к нему строевым шагом лихо подходит высокий курсант. Отдавая честь, что–то ему говорит. А рядом со мной пара курсантов, что спешно оделись и ждут своих девочек и один из них говорит.

— Вот же, гад, этот Романюк! Вот же сапог! Опять выслуживается!

А я смотрю не на него, а на других, кто недобро и хмуро, смотрят на выскочку осуждающе. Вот он согнулся угодливо перед комендантом и что–то ему, объясняя, показывает на нас и на вешалку. Комендант кивает головой, а Романюк, срывающимся от волнения и доверия голосом уже заорал во всю мощь.

— Военнослужащие срочной службы и курсанты! В фойе, в две шеренги стройся! Форма одежды, шинель, бескозырка! По левую руку, становись!

И сам замирает в строю, в котором, толкаясь тут же перекатываясь телами, выстраивается под его левой рукой.

— Товарищ, полковник! — Пробует он доложить коменданту, выскочив перед строем.

— Отставить! А вот и пропажа нашлась! Живо, шинель ко мне!

Мы все поворачиваемся туда, куда показывает комендант.

На опустевших крючках гардеробных стоек висит одинокая, беспризорная шинель и над ней свесилась ленточками бескозырка. Эта его! Сразу же догадалась я. Все ведь одеты, а он выскочил раздетый. Так вот, что, оказывается, придумал Романюк! Ловко он, ловко, но причем здесь шинель?

Шинель уже сдернули с крючка и смахнули бескозырку, поднесли к коменданту, и, вывернув, наизнанку что–то показывают, пальцем на внутреннем кармане шинели.

Наступает полная тишина и вдруг радостный возглас коменданта.

— Курсант Рабзевич! Рабзевич, ко мне! — Тишина.

Его слова остаются без ответа. Строй теперь уже недобро молчит.

— Кто знает курсанта Рабзевич, выйти из строя на три шага.

Первым выскакивает перед строем Романюк. Секундой спустя, неуверенно выступает еще парочка курсантов, третьего курса. Они в бескозырках, с ленточками, на которых начертаны название нашего училища.

— Так, так! Значит, врать, укрывать, это, по–вашему, долг курсантов, будущих офицеров?

А потом к Романюку.

— Встать в строй!

И мило так улыбаясь.

— Пять суток ареста! Вам и вам! За укрывательство и пособничество пьянству! Встать в строй! Разойдись!

Мы, негромко переговариваясь, тянемся к выходу, опустив стыдливо глаза от услышанного и увиденного. Рядом со мной пихаясь к выходу, нагло протискиваются два комендантских матроса. И не стесняясь никого, один из них говорит так, чтобы это слышали многие.

— Курсант без бирки, что п….. без дырки! — И тут же нагло заржали оба.

Сразу же унизив всех нас и в первую очередь, тех, кто не решился и не заступился за нас, своих близких и любимых, не заступился за нас, своих кадеточек!