Кадамбари - [39]

Люди боязливо прислушиваются к слову царей, точно к эху, а те не слышат наставлений, ибо уши их прикрыты опухолью своевольной гордыни. А даже если слышат, то пренебрегают ими, как слоны, прикрывши глаза, и печалят наставников, дающих им благие советы. Ибо разум царей поражен лихорадкой самодовольства, богатство растит бездушие лживой гордыни, царская слава ведет к параличу бездействия, порожденному ядом безнаказанности.

Поэтому царь, преданный добродетели, прежде всего другого должен знать, кто такая Лакшми. Эта Лакшми, снующая среди доспехов храбрых воинов, словно пчела среди лотосов, поднялась некогда из Молочного океана и, чтобы умерить горечь разлуки с теми, к кому привыкла за долгие годы жизни в его водах, взяла с собою на память{194} кровавый цвет у дерева Париджаты, кривизну у Месяца, нетерпеливость у коня Уччайхшраваса, способность губить у яда калакуты, искусство пьянить у напитка варуни, жесткость у камня каустубхи. Нет в мире ничего столь же неуловимого, как эта злодейка. Ибо, даже заполучив ее, с трудом удерживаешь; хотя и обвяжешь ее крепкой цепью заслуг, она ускользает; хотя и запрешь в клетку из длинных, острых копий зорких воинов, она скрывается; хотя и посадишь под стражу тысячи могучих слонов, черных от потоков мускуса, она убегает прочь. Она не дорожит дружбой, не смотрит на происхождение, не замечает красоты, не считается с родством, не ценит искренность, не сообразуется с мудростью, не прислушивается к закону, не привержена добродетели, не чтит щедрость, не способна к размышлению, не хранит обычай, не внемлет истине, не признает счастливых знамений. Она исчезает, как очертания города гандхарвов{195}, как только на нее глянешь. Она не стоит на одном месте, как будто и по сей день кружится в водовороте, поднятом в океане горой Мандарой. Она никогда не ступает твердо, как если бы, пребывая на лотосе{196}, поранила ногу об его твердый стебель. Даже тогда, когда великие цари заботливо пестуют ее в своих дворцах, она удирает от них, словно бы опьяненная мускусом, льющимся из висков их боевых слонов. Она упивается блеском мечей, словно бы стремясь научиться у них безжалостности. Она льнет к груди Нараяны, словно бы желая перенять у него изменчивость облика{197}. Неверная, она покидает царя со всеми его подданными, властью, казной и землями, как привыкла к концу дня покидать лотос со всеми его корешками, лепестками, стеблем и чашей. Словно дерево, обжитое лианами, она окружает себя приживалами. Словно Ганга, породившая богов Васу{198}, она порождает богатства, но тут же смывает их, как пену с волн. Словно солнце на небосклоне, она слоняется с места на место. Словно пропасть подземного мира, она пропитана тьмой. Словно Хидимба{199}, она покорна только таким, как Бхима. Словно молния в дождливый день, она светит лишь на мгновение. Словно злая пишачи, она знает только кровавую пищу и доводит до безумия слабого человека. Словно из ревности, она избегает тех, к кому благосклонна Сарасвати{200}. Она не касается добродетельного, как если бы он был нечист. Она пренебрегает великодушным, как если бы он был недостоин счастья. Она не замечает доброго, как если бы он не заслуживал доверия. Она шарахается от благородного, как от змеи. Она обходит храброго, как репей на дороге. Она забывает о щедром, как о дурном сне. Она не знается со скромным, будто с преступником. Она смеется над мудрым, будто над помешанным.

Людям она кажется фокусницей, совмещающей несовместимое: возбуждая жар желаний, она навлекает холод отчаяния; заставляя тянуться ввысь, требует низости; рожденная из воды, томит жаждой; наделяя могуществом, обращает в ничтожество; придавая силу, она утверждает бессилие; сестра сладкой амриты{201}, она оставляет по себе горечь; обладая плотью, она невидима; предназначенная для великих духом, она предпочитает подлых. Словно созданная из пыли, она пачкает даже чистосердечного. И чем ярче она светит, тем больше, непостоянная, как трепещущее пламя лампады, покрывает все копотью.

Поистине, она — болотная заводь, взращивающая ядовитые лианы желаний, охотничья дудка, заманивающая ланей чувств в силки, облако дыма, пятнающее алтарь добродетели, мягкое ложе для долгого сна заблуждений, верное убежище для пишачей гордыни, слепота, поражающая глаза закона, знамя войска нечестивых, река, полная крокодилов гнева, вино на разнузданном пиршестве похоти, музыка для танца высокомерия, нора для змей алчности, палка, бьющая по благоразумию, засуха для посевов добронравия, плодородная почва для чертополоха нетерпимости, пролог к драме злодеяний, вымпел на слоне страсти, плаха для добрых помыслов, пасть Раху для луны долга. И я не знаю такого человека, кого бы она, даже не будучи с ним знакомой, не заключила бы в объятия, а затем не обманула. Она исчезает из виду, даже пойманная взглядом, меняет обличья, даже отлитая в бронзе, ускользает, даже запечатленная в памяти, обманывает, как только о ней услышишь, предает, как только о ней подумаешь.

Таков ее нрав, злодейки, и если цари по воле судьбы хоть на мгновение прибегают к ее покровительству, они вступают на стезю порока и попадают в беду. Уже при помазании вода из священных кувшинов как бы смывает с них благородство; дым, клубящийся над жертвенником, как бы пятнает их сердце; острые стебли травы куши в руках жрецов как бы подрезают их выдержку; лента тюрбана на их голове как бы стирает предчувствие старости; широкий круг царского зонта как бы заслоняет ви́дение иного мира; веяние опахал как бы отметает в сторону искренность; взмахи жезлов как бы изгоняют добродетель; победный клич как бы заглушает доброе имя; колыхание знамен как бы сдувает с них честь.