Качество жизни - [28]

Баязет Бекмуратович в свои пятьдесят с чем-то лет был хорош: строен, темноволос, глаза карие, большие, движения плавные.

— Иринушка! — сказал он ласково, сев рядом с Ириной и поцеловав ее в щеку.

— Здравствуй, Бек, — улыбнулась Ирина, погладив его по руке. — А это вот…

— Неужели ты думаешь, что я не знаю? Ты представляешь, эти глупые газеты продаются даже в Женеве. И есть люди, которые их читают! Прочли, доложили мне. Я только что прилетел — и вот, нашел тебя.

— Я не скрываюсь, Бек.

— А зачем тебе скрываться от своего жениха? — удивился Беклеяев. — Вы уже придумали, как будете объяснять это недоразумение?

— Но это действительно недоразумение, Бек! — смущенно оправдывалась Ирина — так, как добропорядочная невеста оправдывалась бы перед ревнующим женихом. — Посмотри на него!

— Вижу.

Тут Ирина изложила ему свой план, с которым только что познакомила меня.

— Значит, ему стало плохо? Это в самом деле так?

— Бек!

— Верю, Иринушка, верю. А чем болен?

— Нарушения мозгового кровообращения.

— Серьезная штука. То есть почти инсульт? Я в этом ничего не понимаю.

— Ты очень здоровый человек, Бек…

— Послушайте! — решил я вмешаться.

— Не буду слушать, — покачал головой Бек. — Серьезных слов у вас быть не может, зачем вас слушать? На карте честь и достоинство моей любимой женщины, моей невесты. — При этом он очень быстро, но медленно, я не знаю, как у него это получилось, быстро, мимолетно, но, не могу найти другого слова, медленно, почти величаво, по-орлиному как-то, посмотрел на Ирину, и была в этом взгляде уверенность, что, если Ирина предала его и рассказала мне о настоящем положении вещей, он тут же догадается; однако лицо Ирины оставалось искусно безмятежным. — Необходимо, — продолжил Беклеяев, — чтобы это недоразумение как можно скорее разъяснилось. Твои коллеги тоже это понимают? — спросил он Ирину и кивнул еще до того, как она ответила, ибо не сомневался в положительном ответе.

— Да, — сказала Ирина.

— Вот и отлично. Итак, публикуем разъяснения. Влюбленный издатель, больной на всю голову, почти маньяк, обманом добивается встречи с тобой. Набрасывается. Ты пытаешься его оттолкнуть. В этот момент вас и фотографируют. Согласна?

— Не совсем.

— Но это ведь твоя версия.

— Разве? Он все-таки не маньяк и не влюблен. Просто издатель, просто хочет издать книгу.

— А если у меня есть своя версия? — наконец сумел вставить я слово.

Беклеяев посмотрел на меня со скорбью. Увы, он вынужден считаться с тем, что окружающие недоумки тоже полагают себя людьми, на что-то имеющими право. Это их искреннее заблуждение, его трудно искоренить, и приходится всякий раз растолковывать эту ошибку. Другой бы просто пресек, но у Беклеяева репутация демократа и человеколюбивого человека.

— И какая, например? — спросил он, глянув на часы.

— Я не собирался издавать книгу. Я просто влюблен в вашу невесту. Что, нельзя?

Мне очень, очень хотелось добавить — «влюблен в невесту, которая вам совсем не невеста», но я сдержался. Еще не время. Посмотрим, что он ответит.

— Я именно это и предлагаю! — сказал мне Беклеяев вразумительно, как ребенку.

— Вы еще предлагаете меня маньяком объявить.

— Конечно! Вы сами издатель, разве не знаете законов массовой прессы? Нелепый слух ни в коем случае не должен опровергаться чистой правдой, потому что чистая правда бывает, как правило, скучной, пресной и неправдоподобной. Нам нужна контр-правда, такая же нелепая и несуразная, вот тогда поверят, тогда прочтут с удовольствием. То есть прочтут с удовольствием — и поэтому поверят. Психология!

— А если я не соглашусь?

— Значит, мы обойдемся без вашего согласия! — сразу устал Беклеяев, ибо понял, что имеет дело с человеком нереалистичным. Возможно, просто дураком. И поднялся из-за стола, в очередной раз поцеловав Ирину.

18

В тот вечер я расстался с Дашей. Она не видела газет, к Интернету и вообще к компьютеру я ее не подпускал, по телевидению информации не было, но рано или поздно все равно узнала бы. Да и не в этом дело. У Темновой написано:

«Вернувшись домой, Переверчев с удивлением смотрел на Элю (бездомная провинциалка, прибившаяся к художнику, которую он рисовал и употреблял до встречи с Ариной), как бы не понимая, что тут делает эта незнакомая девушка. То есть знакомая, и не первый день, и даже не первый уже месяц, но вдруг почудилась абсолютно чужой. Ее ужимки балованой школьницы показались нелепыми, красота большеглазого лица увиделась кукольной, глупой, словечки, над которыми он умилялся, вызывали тошноту, он даже невольно брезгливо вздрогнул, когда она подошла к нему, сидящему в кресле, и привычным жестом обняла его сзади за шею. Вот так она меня и задушит, подумал Переверчев. Задушит привычка! Задушат ее омлет по утрам, ее обеденные котлеты, ее любовь к походам в залы дешевых игровых автоматов, к которым и он глупо пристрастился, ее привычка смотреть вечерами по телевизору все подряд, выпивая четыре-пять бутылок пива (и он делает то же самое!)… И он ведь понимал, что девушка не виновата, просто все познается в сравнении, а он сегодня провел полдня с Ариной и именно сегодня понял, что только она ему нужна на белом свете. Эля — недоразумение, временный вариант! Она никуда не зовет его, она его не вдохновляет, она не побуждает его делаться другим! Казалось бы, идеальный вариант, ибо надо как раз жить с человеком, который, выражаясь современно, „не напрягает“, но Переверчев вдруг понял, что это чепуха, люди обязаны напрягать друг друга, иначе заснут на ходу, заснут душой, перестанут двигаться! Именно за то он и полюбил Арину, что она вечно им недовольна: ему хочется дотянуться до нее, соответствовать ей! А тут тянуться не надо, наоборот, надо только нагибаться, подставляя щеку для поцелуя. И сок этого вполне любовного поцелуя на самом деле страшнее яда!