Качели счастья - [18]

– Бедный Стивен! – пробормотала Франческа. В офисе Тома Палмера ей до определенного момента удавалось держать эмоции под контролем, потом, после короткой вспышки, она опять взяла себя в руки. Но сейчас слезы подступили к ее глазам и она ничего не могла с этим поделать.

Гай не мог точно сказать, как это получилось – повернулась ли она к нему, или он приблизился к ней, – так или иначе, но уже в следующее мгновение она плакала, уткнувшись в его грудь.

Это был один из тех сладостно-горьких моментов, которые потом невозможно забыть.

Он держал ее в своих объятиях, вдыхал аромат волос. И это происходило не в воображении, а в реальной жизни.

Гай не смел даже мечтать о том, что когда-нибудь наступит такой момент.

Но мучительно было знать, что она находится в его объятиях только потому, что оплакивает умершего любимого мужчину. И слезы эти появились не из жалости к погибшему щенку, а из-за сочувствия Стиву, который наверняка винил в произошедшем себя, ведь он не смог тогда удержать пса рядом и выпустил поводок из рук. Она плакала, сопереживая страданиям, выпавшим на долю маленького Стива.

Гай просто обнимал ее, позволяя выплакаться. И ничего не говорил. А что он мог сказать? Лишь пустые слова утешения: «Не надо плакать. Не надо. Все будет хорошо»… Так говорили ему, когда умерла его мать. А он не догадывался, куда она ушла. Только понимал, что больше никогда не вернется.

И вряд ли Франческе помогли бы такие слова. И Тоби.

Гай не мог не признать, что из-за своего эгоизма он в течение трех последних лет старался быть подальше от Стива.

Да, он сказал Франческе правду. Он действительно полагал, что Стив добьется большего успеха, если старшего брата не будет рядом. Но это была не вся правда. Остальная часть правды выглядела гораздо менее альтруистично. Просто Гай не смог бы постоянно видеть Стива и Франческу вместе. И если бы он не знал, что Франческа беременна, он приложил бы все силы, чтобы украсть ее и увезти далеко-далеко…

– Жаль… – пробормотала она. – Эта история с собакой застала меня врасплох.

– Хорошо, – ответил он. – Иногда нужно выплакаться.

– Наверное, но только, когда эти слезы никто не видит, по крайней мере не посторонние, – сказала она, отодвигаясь от него и глядя в другую сторону. Мне действительно очень жаль.

Что она имела в виду: слезы или то, что оказалась так неожиданно близко от него? Гай не смог бы ответить на этот вопрос.

– Я не посторонний, – отозвался он, наблюдая, как она вытирала тыльной стороной руки слезы и оглядывалась по сторонам в надежде обнаружить где-нибудь бумажные салфетки. – Стив был моим братом.

Ему не хотелось выпускать Франческу из своих объятий, и он готов был хоть целую вечность простоять вот так, рядом с ней.

Но Гай сразу же разомкнул руки, как только она сделала шаг назад, и не попытался удержать ее хотя бы еще на одну секунду.

Достав носовой платок из кармана, он протянул его ей. Взяв в руки платок, она усмехнулась.

– Вы и Стивен, должно быть, единственные мужчины во всем мире, которые до сих пор пользуются льняными носовыми платками, – сказала она, вытирая слезы. Ее движения были намеренно медленными, она тщательно протирала глаза, видимо, чтобы прийти в себя, прежде чем снова взглянуть на Гая.

– Эта привычка была привита нам еще с малолетства. Наша нянька была старомодной и предусмотрительной особой. Накрахмаленные передники, классический бутерброд с маслом на завтрак. Гай старался говорить с юмором, чтобы хоть немного отвлечь Франческу от печальных мыслей. – А в школу мы всегда должны были брать с собой, кроме учебников, носовой платок – раз, монету для телефона – два и английскую булавку – три.

– Теперь вместо платков бумажные салфетки, вместо монеты – мобильные телефоны. А булавка-то зачем?

Гай пожал плечами:

– Не знаю. Возможно, подразумевалось, что булавка пригодится в старших классах. Для спасения какой-нибудь девчонки, на случай, если у нее порвется бретелька. Правда, я сильно сомневаюсь, что девчонки приняли бы такую помощь.

Франческа звонко рассмеялась. Ощущение было такое, словно солнце, растопив преграду в виде ледяной глыбы, явило себя миру во всей красе.

– Ну, я не знаю, – выдохнула она, – может быть, в совсем критической ситуации…

Через несколько минут Франческа спросила:

– Это было до того, как вас отправили в школу-интернат?

– Да, там я пробыл с восьми до восемнадцати лет. А потом уехал учиться в университет. Мой отец был из тех, кто считал, что детей не надо баловать и что их нужно как можно раньше приучать к самостоятельной жизни.

– Звучит ужасно, – нахмурилась Франческа. – Я ни за что не отдам Тоби в подобную школу. Не могу себе представить – видеть ребенка только на каникулах. Нет, это ужасно.

– Но у Тоби есть одно важное преимущество, чтобы не оказаться в школе-интернате, у него есть мать.

– Да, – кивнула Франческа. – А сколько вам было лет, когда умерла ваша мать?

– Четыре года. Она упала с лошади и умерла еще до приезда врачей. Мать Стива была очень похожа на мою. Когда я подрос и отец уже мог говорить со мной на подобные темы, он сказал мне, что думал, раз мать Стива походила на мою внешне, то она должна была походить на нее и во всем остальном.