Кабы не радуга - [5]

Порожденья ехидны! Кто вас научил бежать грядущего гнева?

Всюду венки и ленты. Марш из военной меди.

Где гроб стоял – наструганы ломтики редкостной снеди.

*

НОСОК – Ни Одного Слова О Колбасе.

Название тайного общества. Вроде

говорить больше не о чем. Все

думают только о сексе и о свободе.

Митрополит-замполит отыскал в налоговом коде

число Антихриста-зверя. Заря сияет в росе.

На белом коне гарцует при всем народе

сам Солженицын во всей красе.

Девка-телка-целка сидит на осклизлой дубовой колоде.

Звезда во лбу, палец в носу, месяц в косе.

Жизнь моя на исходе.

Жалко слов. Поверх голов двуглавых орлов

вдвое больше, чем хочется. Неповторимый облик

современника исчезает как в небе облак.

Над всем, Богородице-дево-радуйся, Твой покров.

Сжавшихся, спившихся, сбившихся с панталыку

расширь, протрезви, направь и пречисти – причисли к лику.

Вокзал

Из трубы паровоза, что из ноздрей лошадиных – пар.

Лицо кочегара растрескалось от жары.

Станционного колокола удар

слышен до сей поры.

Над вокзалом пестрый воздушный шар.

Ваш билет, будьте добры.

По перрону гуляют дамы. Играет струнный квартет.

По стеклу павильона закат расправил крыло.

Скрипочке Гайдна – Моцарта сносу нет.

Везут. Уже повезло.

Стрекот акрид, хор Аонид и парад планет.

Бог. Мировое зло.

За вагонным окном легкомысленный летний час.

Чайная ложка звенит, колотится о стакан.

Спелый персик лежит на салфетке, сочась.

Наган оттягивает карман.

При разделе каждый получит часть.

Динь-Дон. Лебединый стан.

Революция приближается. Привлекательные черты

нового общества юноше застят взгляд.

Белым цветом усыпанные кусты.

Эдемский-эсдекский сад.

Лепестки в болото из пустоты

бросает маркиз де Сад.

Зевает красавица, откинувшись на диван.

Читает газету, набычившись, господин.

Чайная ложка звенит, колотится о стакан.

Жизнь не щадит седин.

Пролетарий всех стран перечитывает Коран.

Аллах един, но – один.

В первоклассном купе, на вечерней жаркой земле,

ты знаешь слова: террор, трибунал, портрет

царя, приговор, слава – в тюрьме, в петле.

Но это пока секрет.

Все сожжено. Не ищите души в золе.

Пожалуйста, ваш билет.

*

Это конечная станция. У нее названия нет.

Просто конечная – в смысле, что дальше путь

обрывается, воздух пустеет и меркнет свет.

Расскажите о чем-нибудь.

Ну хоть бы об этом здании с проваленной кожурой,

со вставками закопченного, зачумленного стекла.

Его построил герой, разрушил герой второй,

ночная мгла стерегла.

Что делают эти с баулами и язвами на ногах?

За фанерною выгородкой что кажет глазам экран?

Пустой пьедестал, на нем, прикрывая пах,

когда-то стоял тиран.

Это было славное время. Жаль, что некого расспросить.

Счастье давали по карточкам, где-то по сорок грамм.

Потом, известное дело, лихорадка, красная сыпь,

выстрелы по утрам.

Потом отправляли товары: соль, керосин, табак.

Потом умирали в муках, но боялись кричать.

Потом в железном фургоне увезли бродячих собак,

заперли наглухо двери и наложили печать.

*

Объявляют прибытие. Валятся с верхних полок

с гитарами, рюкзаками, каждый второй – геолог,

каждый третий – биолог, физик, шизик, подлец, кондуктор.

Весь перрон в цветах. Играет марш репродуктор.

Вот несгораемый ящик разлук моих, встреч, ночевок

на лавках, под взглядом дружинников, среди других

заготовок

для производства людей, притон, суровая школа.

Нюське из комкомсомола плохо после укола.

Вот они все собрались – бухой инвалид с культяпкой,

техничка из сорок девятой со шваброй и мокрой тряпкой,

святой Себастьян, как ежик, в тонких пернатых стрелах,

несколько тел обнаженных, прокаженных и загорелых.

Считать – не исчислить услуг. Заправка, затравка, вставка

змеек на выбор: гадюка, удав, удавка.

Распродажа газет. Платный клозет. Столовка.

Рыбий жир, затраханный сыр, где дырки, там и головка.

Вот они все разлеглись: прежде всего, просторы,

долины великих рек, боры и в них проборы —

просеки, блин, дубравы и в них оравы

подростков в поисках сладкой грибной отравы.

Объявляют небытие. Все совершенно правы.

"Ему было меньше двенадцати лет, когда…"

Ему было меньше двенадцати лет, когда

пионерию наградили – какой-то там юбилей —

орденом Ленина. Началась чехарда.

Линейки. Поездка в Москву. Очередь в Мавзолей.

Осик ждал, когда всем пионерам раздадут ордена.

Не дождавшись, рыдал в углу неделю подряд.

Его не волновали коммунизм, страна, целина,

все, что он читал – каталог советских наград.

Через год он знал, что орден Ленина – "дед"

стоит рублей пятьсот. Драгметаллы, эмаль.

"Звездочка" в той же цене. Список подвигов и побед

измерялся бумажками. Было немного жаль.

Нет, не денег – иллюзий. Покупка, обмен, обман.

Он терся среди барыг. И втерся в круг через год.

Ему не мешали ни возраст, ни полупустой карман.

И если он делал ход, то это был верный ход.

В семидесятые годы, ощущая сродство

тоталитарных режимов, он собирал подряд

"советы", "китай" и "наци". В собранье его

было до пятисот разнообразных наград.

В миру он был врач-кардиолог. В кабинете стоял манекен

в кителе, сшитом из враждующих половин:

слева – звезды, справа – кресты. Вдоль белых стен

красовались стенды. Здесь он отдыхал один.

Я там появился однажды по просьбе его отца

через год после того, как сына хватил удар.

Остаточные явления. Выраженье его лица