Кабала - [75]

главное должно стать по-настоящему превыше всего остального в жизни. Иначе лучше не начинать, так как иные варианты общения с магическим растением — приятельские отношения, дружба, любительство — смертельно опасные вещи. Если состоялась помолвка с маковой головкой, то разорвать ее невозможно. Компромиссы исключены. Но как же быть с самовлюбленностью, которой был одержим господин Помешкин? Оказаться вторым по ранжиру чувств и симпатий он был пока готов, хотя, после того как очнулся, стал ощущать в себе усиливающуюся тягу к желтому помолу.

Он оглядел домик. В прихожей горела лампочка; тусклый свет напомнил молодому человеку расположение комнат. Вспомнив, что миска с кукнаром находится на кухне, он встал и поплелся туда. У буфета обнаружил спящего на полу Парфенчикова. Григорий Семенович перешагнул через него, подобрался к миске и выпил одну столовую ложку без бугорка. Память подсказывала рекомендации Петра Петровича не перебарщивать с этим делом. После этого он отщипнул кусок хлеба и запил водой. Потом вернулся на кровать, удобно устроился и стал ждать эффекта. Впрочем, его наступление Помешкин так и не зафиксировал. Незаметно для самого себя он углубился в размышления о всякой всячине, что весьма характерно для подобного состояния. Вдруг ему представилось, как он со своего насиженного места в заброшенном доме сибирского городка наблюдает за жизнью какого-то крупного начальника в незнакомом, но крупном городе. Его увеличительное стекло держало в поле зрения объект дотошно и пристально. Лицо функционера было знакомо, но имена людей, особенно тех, кто не являлись коренными канцами, Помешкин, как правило, не запоминал. Не имея собственной личной жизни, Григорий Семенович интересовался лишь бытом человека вообще. Итак, крупный чиновник N, около пятидесяти лет, постоянно мелькающий на экране и на страницах региональных газет, находясь в ванной перед зеркалом, разговаривал вслух сам с собой. Если уточнить, что Помешкин уже давно научился мастерски считывать с губ наблюдаемых произносимые слова, то понятно, что он легко следил не только за движениями господина N, но и за его речью. Почему именно этот известный персонаж проступил в лихорадочном сознании господина Помешкина? Скорее всего, виновницей сего недоразумения явилась неведомая сила чудесного цветка. N, разглаживая щеки, готовился к бритью. Складки морщин на лбу, неровные борозды на скулах и обрюзгшая кожа на горле вызвали у него досаду на чиновничью судьбу.

— Работаешь с утра до ночи на чужой авторитет, а все не повышают. Я уж давно перерос свое ведомство, способен сесть в более важное кресло, управлять куда более значительным делом, выполнять проекты мирового уровня. А карьерного роста все нет, старость подкрадывается, можно и не успеть раскрыть талант… Мой взгляд в последнее время все больше углубляется в палаты Кремля.

Тут Помешкин злорадно усмехнулся: «Надо же, о чем мечтает!

— Гибкость ума есть, снисходительности к коллегам, особенно к тем, кто не блещет культурой, в избытке, комплиментарность в адрес высшего руководства — все при мне. Почему же нет роста? Этот мучительный вопрос буквально съедает меня. Ведь желание обладать властью подобно жажде в пустыне Сахара. Но если иному человеку достаточно глотка воды, то есть захудалого креслица в муниципальной структуре или кабинета с секретарем в губернаторской, то мне нужно значительно больше и выше! Что поделать с этим неистовым желанием? Удастся ли его укротить? Как отречься от амбиций масштабного управления? Ведь потребности ума и сердца посильней зова физиологии. Подавляя страсть к власти, не обреку ли себя на постоянные муки? Не пущу ли себе в итоге пулю в лоб? Но как же любить начальство, чтобы быть им замеченным? Оцененным? Продвинутым по лестнице власти? Что сделать еще? Я его восславляю, зацеловываю, жду его звонка, слова, приглашения на встречу как манну небесную. Демонстрирую всем, как его обожаю, все стены моего кабинета и дома увешаны его портретами. Он на крейсере, он на военном истребителе, на лошади, на глиссере, на московских площадях, на улицах Берлина, Парижа, Петербурга… Он говорит, он слушает, молится в храме, дает поручения, принимает именитых гостей, ласкает ребенка, рыбачит, поругивает недругов. Я не имею и не хочу иметь такого количества фотографий ни собственных детей, ни жены, ни родителей, вместе взятых. Потому что любуюсь им постоянно, предан беспримерно ему и его нынешней власти. А там посмотрим… Ой, не дай бог, подслушают! Я пристально наблюдаю за собой, чтобы всегда быть начеку, чтобы ни при каких обстоятельствах хоть мельчайшей деталью не показать ему даже малейшего разочарования. И совершенно никакой, ну абсолютно никакой критики, даже не критики, а легчайшего недовольства никогда не позволяю. Он самый, самый, самый! В нашем мире нет никого, кто достоин стоять рядом! Он выше всех по всем показателям интеллекта, духовности и доброты. Довольно часто мне кажется, что я люблю его больше, чем самого себя, но все равно стремлюсь любить его еще больше, чем все остальные! Я не стесняюсь выражать эти чувства к нему на публике, явить их своим родным. Мне безразлично, что думают другие, даже самые близкие. Обращать на себя его внимание своим восхищением в его адрес, обожествлять его дела и указания, петь хвалу его уму и великодушию — вот моя наипервейшая задача. И делать все это я должен чрезвычайно искренне и одухотворенно.