Кабала - [63]
— Ах да, было такое… Я из любопытства лизнул пару раз это странное зелье. Так что это?
— Молотый опийный мак… На языке пушту — кукнар.
— Ох, господи! А у вас он откуда? В наших краях я ничего подобного не встречал. Прямо мистика!
— Я его с собой привез. Помогает существовать. С ним легче переносить обиды и горечи жизни. В нашем российском мире без него я не жилец.
Помешкин не смог утерпеть и быстро спросил:
— Такая сильная ненависть к реальности? Или все же зависимость от зелья?
— Не столько физиологическая, сколько духовная. Выпил пару ложек и приискиваешь, куда бы спрятаться от всего мира. Сам себе и барин и холоп. Он вызывает игры разума, а они стали самым превеликим моим удовольствием. Лучше них ничего быть не может. После него напрочь забудется тоска и сердечная горечь. — Он съел еще две ложки. — Конечно, это было извращением. Но после пяти лет тесного обоюдного знакомства иной раз желание даже покруче поступки подсказывало. Да, тут не до шуток, — продолжал Петр Петрович. — Опийная соломка — вещь серьезная, может с разумом выкинуть что угодно. И в прошлое забросит, и в будущем надолго застрянешь. — Он откусил пряник и уставился на Помешкина. Ему хотелось услышать комментарий в связи с обстоятельствами, о которых Парфенчиков коротко поведал. Григорий сосредоточенно молчал. Казалось, слова соседа его глубоко тронули. Петр Петрович доел пряник, когда тот неожиданно спросил:
— Ах, вот почему я себя не узнаю! Довольно быстро впал в какое-то не свое состояние. Кажется, о Китае сам с собой разговорился. Или во сне это было? Никак сообразить не могу. Вроде не одурел, а себя будто потерял. И навязчивая мысль преследует, что не Григорий Семенович я теперь, а какое-то незнакомое существо. Я и так плохо себя знал, хотя безумно любил. А тут совсем потерялся, и чувства к себе поостыли. И не то что я этим огорчен, напротив, я даже про себя тайком радуюсь, что вдруг так свободно разговорился. Может, и свободнее жить стану. В своем обычном состоянии я бы никогда на такое не решился. Скажи честно, этот кукнар и есть ваша нанопилюля? Что-то изменил он меня кардинально. И, надо сказать, довольно быстро и смело. Просто боюсь верить! А теперь все время думаю: какой Помешкин лучше? Без кукнара или с ним? До знакомства с тобой или после? Продолжить искушать себя маком или остановиться и навсегда сказать этому делу нет? Сложная дилемма. Пару часов назад я об этом и не помышлял, был уверен, что жизненная идеология выстроена. А тут такой перекресток! А где найти этот кукнар? Ты сказал, опийный мак. У нас в Сибири он не растет.
— Ему надо сорок дней тепла, солнца, и он нальется опийным молочком, — сверкнув глазами, объяснил Петр Петрович. — Вашего короткого, но жаркого лета хватит, чтобы в конце августа собрать неплохой урожай. Конечно, головки будут не с мужской кулак, а с женский кулачок. Но после измельчания в мясорубке формы пропадают, а с ними и горчинки слабого урожая. Главное не в размере головки, а в количестве молочка. На своем участке я высаживаю мак с надеждой, что урожай составит мне запас на два-три года. Это еще с учетом угощений званых, — с легкой усмешкой взглянул он на Григория, — и незваных гостей. Посеял — и лежишь, кайфуешь, возбуждаешься играми разума. А он растет себе, наливается Божественной энергией.
«А я все удивлялся и ломал себе голову, что сажает в фатеевском огороде столичный незнакомец, — вздрогнул Помешкин. — Мак он сажает. Мак! Прекрасно!»
— А привыкание к этому самому быстро происходит? — спросил он.
— На седьмой-десятый день. У каждого по-разному. В основном от дозы зависит. Чем она выше, тем быстрее на него садишься. Если произошло привыкание к одной дозе и он перестал уже пощипывать сознание, не вызывает прихода — пика блаженства, после которого открывается мир, Вселенная, — то необходимо повышать. И так каждые дветри недели.
— А что станется, если ты привык, а его нет и достать невозможно? Тяжелое состояние?
— Мне даже при одном воспоминании становится дурно. Ломка, или абстинентный синдром, — труднопереносимая штука. Если долго сидишь на нем, возможен и смертельный случай.
— Как избежать ломок?
— Не привыкать и не пить вообще.
— А ты же не отвыкаешь…
Парфенчикову хотелось сказать: дескать, парень, нечего тебе с этим делом круто завязываться, опасно оно, да и скоро самому придется соломку искать. Иди дальше по своей жизни, зачем я тебе нужен со своей головной болью и одержимостью? Но, взглянув на онемевшего от восхищения соседа, Петр Петрович передумал. «Теперь он все равно к этому придет, — мелькнуло у него в голове. — А сколько опасностей может ожидать его на первых порах? Не жалко ли этого честного парня? К деньгам ведь он не притронулся, а мог спокойно взять и смыться. Больно мне его одного на открытую дорогу выпускать». Потом он подумал-подумал, и сказал о восторженном непрочном чувстве все начистоту:
— Я не страшусь абстиненции, хотя сердцу человеческому чрезвычайно обременительно переносить ломку. Особенно тяжело тем, кто плотно сидит на нем. С опытом приходят технологии, облегчающие болезненное состояние. Например, никогда не пей последние три ложки, пока не достанешь новый объем. Растягивай их. Пусть тебя ломает до потери сознания. Выпиваешь пол-ложечки, потом терпишь, пока терпится, потом уменьшаешь дозу до четверти ложки. Конечно, ощущение жуткое, но живешь, способен искать
