К земле неведомой - [90]

— Так это сам Бруснев и есть!

— Где вы с ним познакомились?

— В Москве. Здесь.

— При каких обстоятельствах?

— Когда я искал место конторщика на Брестской железной дороге. Раньше этого знаком с ним не был, не знал его…

— Очень интересно, очень интересно… — пальцы Бердяева вновь выбили дробь. — А может быть, это знакомство состоялось несколько раньше? Месяца этак на три?..

Егупов вновь смутился и, не найдя что сказать, пробормотал опять:

— Я говорю правду…

— Ой ли?! Правду ли?! — Бердяев укоризненно покачал головой. — Должен вас предупредить: основные улики против вас у нас имелись задолго до вашего ареста. Я только что намекнул вам на это, спросив о ваших поездках в Варшаву. Так что советую вам впредь говорить действительно правду и не строить из себя этакую ingenue. Дать откровенные показания — в ваших же интересах! Запомните это! Еще раз подчеркиваю: мы знаем о вас, о вашей организации все до ноготка, до точности! По сути дела, вы, например, и являлись чем-то вроде главаря этой преступной организации. Разве не так?!

— О какой организации вы изволите говорить?! Я не понимаю… — Едва слышно пробормотал Егупов. — Какой главарь?..

— О святая простота! О sancta simpli citas! — Бердяев хлопнул себя по коленям. — Не советую вам отпираться! Теперь для вас самое лучшее — чистосердечное, откровенное признание во всем!..

По тем данным, которые были собраны за последние месяцы о деятельности «Русско-кавказского кружка», Бердяев действительно считал Егупова основной, главной фигурой этой организации. Именно таковым обрисовывал его в своих донесениях Михаил Петров, в пользу такого заключения говорили и сами факты: от Егупова исходили многие инициативы. Егупов, и никто илой, совершал поездки в Ригу, Люблин, Варшаву для «наведения мостов», кроме того, дважды ездил в Тулу, он же, по словам Петрова, организовал доставку целого транспорта нелегальной литературы в Москву при посредничестве своих варшавских знакомых… Потому даже дело временной канцелярии при министерстве юстиции по производству особых уголовных дел, начатое еще 3 марта, поименовано было так: «О дворянине Михаиле Егупове и других».

На «чистосердечное, откровенное признание» Егупова Бердяев очень рассчитывал. Он имел уже заранее некоторое представление о характере и натуре этого суетливого «конспиратора». Личный допрос Егупова убедил Бердяева в его нетвердости.

Предварительное следствие Бердяевым было поручено жандармскому подполковнику Дьякову. Прокурорский надзор за следствием осуществлял товарищ прокурора Московского окружного суда Стремоухое.

На первый допрос Михаил был вызван лишь череа несколько дней после ареста.

Он не стал отрицать, что все найденные у него на квартире и в конторке вагонной мастерской брошюры и рукописи революционного содержания принадлежат ему, но откуда они у него, объяснять отказался. Отказался давать объяснения и насчет обнаруженных у него писем и заметок.

На вопросы о тех, кто «проходил» по одному с ним «делу», отвечал: Ивана Павлова Епифанова он знает как товарища по Технологическому институту, загем случайно оказался с ним вместе на службе, в последнее время нанимал в квартире Епифанова и его жены Анны Федоровны две комнаты; как бывшего студента Технологического института он знает и Леонида Красина, которого, однако, давно потерял из виду; с Егуповым познакомился в Москве, но при каких обстоятельствах, этого объяснять не желает; Петра Кашинского, Болеслава Квятковского, Михаила Терентьева, Павла Филатова, Ивана Борзенко и Михаила Красильникова он совсем не знает и даже не слышал никогда их фамилий, виновным в принадлежности к какому-либо тайному обществу или революционному кружку себя не признает…

Этот первый допрос дал Михаилу понять, что арестован даже кое-кто из побочно связанных с их организацией.

Поскольку подполковник Дьяков ничего не спросил его о Федоре Афанасьеве, он решил, что тому удалось избежать ареста.

Так оно и было. В то утро, когда Михаила арестовали, Афанасьев, выйдя от него на рассвете, заметил за собой «хвост», он долго плутал по Москве, пытаясь оторваться; это удалось ему только к вечеру в толчее Каланчевской площади. Потом исхитрился забраться в вагон товарного поезда, отправлявшегося до Твери. R Твери он купил билет до Петербурга. Так через год Афанасьев снова оказался в столице, где перешел на нелегальное положение.

4 мая, в сопровождении жандарма, Михаил был перевезен в Московский губернский тюремный замок — Таганку.

Таганская тюрьма считалась едва ли не образцовой. Чисто выбеленные стены коридоров, натертые графитом до блеска полы, надраенные до сияния поручни перил.

Увы, и здесь Михаил был заключен в одиночную камеру. Правда, «вид из окна», если встать на табурет и заглянуть в зарешеченное оконце, находящееся почти под потолком, тут был не тот, что в Сретенской тюрьме: там можно было видеть лишь глухую кирпичную стену, здесь — башни Кремля, золоченые маковки церквей. Надзирателей не слышно, бесшумны их шаги по коридорам, поскольку обуты они в валенки. Лишь иногда, когда в камеры передают пищу, хлопают дверные окошечки-«волчки».