К заоблачному озеру - [32]

На вершине Хан-Тенгри медленно появилось облачко. Оно делалось все больше и больше, потом незаметно отрывалось от вершины и медленно уплывало вдаль. Почти сейчас же на его месте возникало новое облако.

Было что-то гнетущее в этом суровом и надменном величии, окружавшем нашу маленькую группу. Готические скалистые замки правого берега, освещенные солнцем, казались населенными невидимыми существами, затаенно следившими за каждым нашим движением. «Летучая мышь» сердито загородила нам дорогу. Справа от нее уходил на север крутой ледопад — очевидно, за хребтом лежала долина Баянкола, откуда мы три года тому назад разглядывали грозный мраморный клык Хан-Тенгри. Ледопад широким амфитеатром подымался вверх. Представьте себе скамьи московского стадиона «Динамо» зимой, увеличенными в сотни раз.

И прямо напротив этого амфитеатра низвергался каменный обрыв цирка, непрерывно закрываемый облаками снежных лавин.

— Смотрите, Повелитель Духов рассылает приглашения в свой цирк на завтрашнее представление, — сказал я, следя за уплывающим облачком. — Переполошились тяньшанские великаны. Даже сам владыка Ала-тау трусит, но не показывает виду. Забрались какие-то бродяги на Северный Иныльчек, перебрались через озеро и вот хотят демонстрировать здесь свои смертельные номера.

Директором цирка, вероятно, назначен дух Баян-кола, — ведь весь амфитеатр в его распоряжении. Должно быть, вершинки поменьше выпрашивают у него туда контрамарочки, а папаша Семенов и пик Нансена — те прямо в ложу.

— Эх, бутафория у нас никуда не годится, — сказал Шекланов, ковыряя шилом свой многострадальный ботинок.

— И артисты второразрядные, — добавил я, глядя, как Сорокин пытается облегчить рюкзак, выбрасывая из него лишние образцы.

— Зато у ковра натуральный рыжий, — прозрачно намекая на цвет моей бороды, отпарировал он удар и, очень довольный собой, прихватив геологический молоток, отправился вдоль морены.

* * *

Было еще светло, когда мы утрамбовали снег для палатки на склоне Хан-Тенгри. Крутой бугор скрывал от нас плечо. Только огромные карнизы виднелись левее нашего пути, похожие на слоистые бисквиты, нарезанные неровными кусками.

Каждый свежевыпавший слой снега покрывался пылью, наносимой ветром пустыни, слеживался, кристаллизовался и постепенно менял свой первоначальный цвет.

Таких слоев было очень много.

Мы рано забрались в мешки, но заснуть не могли. Предстоящее восхождение взбудоражило всех. Нервное оживление царило в нашей тесной палатке. Сорокин провел анкету. Каждый должен был написать свое мнение о снаряжении, о силах участников, о том, как пойдет подъем на вершину. Шекланов, немного притихший, написал на все вопросы один ответ: «Не до жиру, быть бы живу»…

Вверх

Ему не оставалось ничего другого, как возвратиться; он обязан был это сделать для своих товарищей. Но в нем навсегда осталось одухотворенное очарование вершины, которое он тогда пережил.

Ф. Янгхезбенд,

«Борьба за Эверест»

Настало 4 сентября. Жестокий холод забрался ночью даже в спальные мешки.

Небо было еще усеяно крупными мерцающими звездами, когда мы выстроились гуськом, надежно связанные веревкой, и начали подъем, зигзагами пробивая в снегу тропу.

Альтиметр показывал высоту 4800 метров. Высота давала себя чувствовать. За последние два дня мы немного свыклись с пониженным давлением воздуха, но чем выше поднималась наша четверка, тем труднее становилось дыхание, тем сильнее колотилось сердце от каждого резкого движения.

Остановки делали все чаще. Наконец, Сухорецкий шагнул в сторону и отвязал свою петлю. На его место вышел я. Передовому подъем давался еще труднее. Ноги по колено уходили в сыпучий снег. Каждый шаг приходилось прощупывать ледорубом.

Я не сделал и десяти зигзагов, как почувствовал необходимость сменить место в цепочке.

Показалось солнце. Стало теплее и как-то веселее. Теперь можно было отдыхать, вытянув из снега озябшие ноги. Солнце быстро прогревало черные ботинки. Пар вился над мокрыми шерстяными носками.

Внизу сверкали ледниковые озерки, четко виднелся наш след до места ночлега.

Подъем продолжался. Склон стал еще круче, а снег, согретый солнцем, еще рыхлее и сыпучей. Эта неприятная особенность тяньшанских вершин всегда затрудняет путь горовосходителям. Воздух здесь необычно сух. Снег испаряется, не превращаясь в воду. Поэтому на вершинах нет прочного наста, который мог бы облегчить движение. Снег лежал пышной, холодной толщей и податливо уходил под нашими ногами. Передовой часто проваливался по пояс. Нельзя было идти «след в след». Снег приходилось пробивать всем телом. За нами оставалась настоящая траншея.

Все мы испытывали чувство бессильной ярости. Снег казался таким прочным, таким надежным. Хотелось рывком выбраться на его поверхность — может быть, это только здесь, под ногами, он такой сыпучий, ведь вот совсем рядом он слежался и крепок, как скала.

Но это впечатление было ложным, кажущимся. Стоило кому-нибудь сделать шаг в сторону и, так же как передовой, он проваливался сразу по пояс.

Приходилось покориться: мы продолжали свой подъем цепочкой, часто отдыхая, сменяя передовых, шаг за шагом преодолевая крутизну склона.