К югу от мыса Ява - [74]

— Точно. — Ямата был поражен. — Они приближались каждую ночь к мысу Ява, дрейфуя всего в восьмидесяти милях отсюда, и незадолго до рассвета уплывали, боясь появления наших самолетов. Но как…

— Все легко объяснимо. На рассвете того дня, когда пошла ко дну «Кэрри Дэнсер», Фарнхольм более часа провел в радиорубке. Скорее всего, он передал своим предполагаемое направление дальнейшего продвижения: к югу от Яванского моря. Ни одно союзническое судно не рискует заплывать севернее Индонезии — это было бы верным самоубийством. Вот они и курсируют на юге, ночами подходя поближе. Полагаю, у них есть еще одно судно, около Бали. Вы не пытались разобраться с этим нарушителем, капитан Ямата?

— Куда нам, — сухим тоном проговорил Ямата. — Единственное судно, которым мы располагаем, — баркас полковника Кисеки. Он достаточно быстр, но чересчур мал — обыкновенный баркас, по сути, передвижная радиостанция. Связь в этих районах весьма трудно контролировать.

— Понимаю. — Ван Эффен посмотрел на Николсона. — Остальное очевидно. Фарнхольм пришел к выводу, что носить с собой алмазы и планы — более небезопасно. Планы, я думаю, он отдал мисс Плендерлейт еще на борту «Виромы», алмазы — на острове, опустошив свой саквояж и заполнив его гранатами… Смелее человека мне не доводилось встречать.

Ван Эффен погрузился в молчание, затем продолжил:

— Мусульманский священник был именно тем, за кого себя выдавал и никем более. История Фарнхольма, рассказанная экспромтом, — абсолютный вымысел, типичная попытка находчивого и решительного человека приписать то, чем занимался сам, другому, к тому же уже мертвому… И последнее: я хотел бы принести свои извинения присутствующему здесь мистеру Уолтерсу. — Ван Эффен слабо улыбнулся. — Фарнхольм был не одинок в своих хождениях по таинственным каютам в ту ночь. Я просидел более часа в рубке мистера Уолтерса. Мистер Уолтерс крепко спал. Я люблю иметь при себе средства, позволяющие людям безмятежно и глубоко спать.

Уолтерс уставился на него, затем на Николсона, вспоминая, как чувствовал себя на следующее утро. Николсон же припомнил, сколь больным, бледным и напряженным выглядел тогда радист. Ван Эффен заметил медленный понимающий кивок Уолтерса.

— Прошу прощения, мистер Уолтерс, но я должен был передать сообщение. Я опытный радист, но на него у меня ушло много времени. Каждый раз, когда я слышал шаги в коридоре, я умирал тысячью смертей. Но послание мое прошло.

— Курс, скорость и местонахождение, не так ли? — мрачно проговорил Николсон. — Плюс просьба не бомбить нефтяные цистерны. Вам лишь нужно было остановить судно, не правда ли?

— Более или менее, — признал Ван Эффен. — Но я не ожидал, что за простую остановку судна они возьмутся так основательно. С другой стороны, не забывайте, что не пошли я сообщение, они, возможно, разнесли бы танкер в клочья за считанные секунды.

— Значит, все мы обязаны жизнями вам, — с горечью проговорил Николсон. — Огромное спасибо. — Он холодно смотрел на него несколько долгих мгновений, затем отвел в сторону взгляд настолько казавшийся невидящим, что никому не пришло в голову за ним проследить. Однако глаза старшего помощника были на самом деле весьма далеки от невидения. Маккиннон передвинулся дюймов на шесть, возможно, и на все девять за последние минуты, перемещаясь при этом не хаотическими случайными рывками мечущегося в бессознательном бреду тяжелораненого, а едва заметными, продуманными сдвигами человека полностью сознающего происходящее и сконцентрировавшегося на их бесшумности и незаметности, — сторонний наблюдатель должен был напрячь нервную систему до гиперчувствительности, дабы их уловить. Николсон знал, что он не ошибся. Там, где в проникавшей за дверь полосе света, первоначально лежали голова, плечи и руки боцмана, находились теперь только его темный затылок и загорелый локоть. С бесстрастным выражением лица Николсон медленно и равнодушно переместил взгляд на присутствовавших в комнате. Ван Эффен заговорил опять, наблюдая за ним с задумчивым любопытством:

— Как вы уже, наверное, догадались, мистер Николсон, Фарнхольм оставался в безопасной кладовой во время воздушного налета потому, что имел при себе два миллиона фунтов стерлингов, рисковать которыми ради таких старомодных добродетелей, как мужество, честь и порядочность, он не собирался. Я, в свою очередь, оставался в обеденном салоне потому, что не желал стрелять в собственных союзников — вы должны помнить, что единственный раз, когда я пошел на это, выстрелив в находившегося в боевой рубке субмарины матроса, я промахнулся. Весьма убедительный промах, я считаю. После первой атаки — когда мы начали готовить шлюпки к спуску на воду и в дальнейшем — ни один японский самолет более нам не угрожал: при помощи фонаря я послал упреждающий сигнал с крыши рулевой рубки.

— Подобным же образом субмарина не делала попыток нас потопить — капитана не погладили бы по головке, если бы по возвращении на базу он рапортовал о том, что алмазы стоимостью в два миллиона фунтов отправились на дно Южно-Китайского моря. — Он снова безрадостно улыбнулся. — Быть может, вы помните о моем желании сдаться подлодке — вы же приняли гораздо более агрессивное решение…