К югу от мыса Ява - [69]

— Об этой мрази ты говорил? — Его английский отличался беглостью образованного человека, обучавшегося языку у людей, для которых он не был родным. — Это их вожак?

— Да, это он, — раздался безучастный и отрешенный голос скрытого за дверным проемом Телака. — Он командует отрядом.

— Так, значит, он? Говори же, ты, английская свинья! — Офицер нажал штыком на горло Николсона. Старший помощник почувствовал, как кровь медленной, теплой струйкой стекает за воротник. Сначала он хотел сказать, что главный здесь капитан Файндхорн, однако тут же понял, сколь несладко придется лидеру, а капитан Файндхорн вряд ли был в состоянии вынести дальнейшие муки.

— Да, отрядом командую я, — проговорил Николсон голосом, самому показавшимся хриплым и натужным. Он прикинул шансы на то, чтобы выбить штык из рук офицера, и быстро осознал всю бессмысленность этой затеи — в хижине находилась дюжина других, готовых пристрелить его при первой возможности. — Уберите эту чертову штуковину от моей шеи.

— Ах, конечно! — Офицер убрал штык, отступил на шаг и ударил Николсона ногой чуть повыше почки. — Капитан Ямата, к вашим услугам, — вкрадчиво сообщил он. — Офицер японской армии его императорского величества. В будущем выбирайте выражения, говоря с японским офицером. Вставай, свинья. — Он перешел на крик: — Ну-ка, всем встать!

С тошнотворным головокружением Николсон медленно поднялся на ноги. Остальные также, шатаясь, вставали.

Слишком медлительных, слабых или тяжело раненных безжалостным рывком приводили в стоячее положение и толкали к дверному проему, невзирая на стоны и крики. Гудрун Драхман оказалась в числе тех, кого грубо препроводили к двери. Нагнувшись над все еще спящим Питером, она закутала его в одеяло и едва взяла на руки, как японец с такой силой и яростью выпрямил руку, что едва не вывихнул ее: крик боли готов был сорваться с ее тотчас плотно сжавшихся губ. Глядя на девушку, старший помощник ощутил прилив непреодолимой жалости, он сделал бы все что угодно, лишь бы избавить ее от грядущих истязаний, и с некоторым удивлением признался себе, что не может вспомнить, чтобы испытывал к кому-либо, за исключением Кэролайн, подобное чувство. Он знал эту девушку всего десять дней, правда, стоивших десяти жизней: тяжесть выпавших на их долю испытаний с жестокой и обескураживающей очевидностью высветили все достоинства и недостатки, которые могли бы оставаться скрытыми еще долгие годы. И Гудрун Драхман, подобно Лэйчи Макккиннону, вышла из горнила боли и неимоверных страданий чистой и незапятнанной. Невероятно, но на какое-то мгновение Николсон забыл, где находится, и, снова посмотрев на Гудрун, понял, что обманывает себя намеренно. То, что он чувствовал по отношению к этой девушке с неспешной улыбкой, шрамом на щеке цвета окутанной сумерками розы и глазами голубизны северных морей, не было простой жалостью или состраданием, а если и было, то уже не теперь. Не теперь. Николсон медленно покачал головой, улыбнулся про себя и застонал от боли, когда Ямата ударом приклада промеж лопаток пихнул его к двери.

Хотя снаружи стояла почти кромешная тьма, Николсон разглядел, что солдаты ведут их к ярко освещенной, большой прямоугольной хижине совета старейшин на другой стороне кампонга, где ранее проходила трапеза. Николсон еще разглядел во мраке неподвижный силуэт Телака. Игнорируя находившегося за его спиной офицера и неизбежность еще одного удара, Николсон остановился. Телак казался высеченным из камня. Он не шелохнулся, не сделал ни одного движения.

— Сколько они заплатили тебе, Телак? — Голос Николсона был чуть слышнее шепота.

Шли секунды, но Телак не отвечал. Николсон внутренне напрягся перед очередным ударом в спину, но Телак заговорил. Столь тихо, что Николсону пришлось невольно нагнуть голову, дабы услышать:

— Они хорошо мне заплатили, мистер Николсон. — Он сделал шаг вперед, внезапно выделившись из мрака в лившемся из двери свете. Его левая щека, шея, рука и верхняя часть груди представляли собой сплошную ужасную рану от меча, из которой на плотно утрамбованную землю кампонга бесшумно капала кровь. — Они хорошо мне заплатили, — бесцветным голосом повторил Телак. — Мой отец мертв — нет больше Трики. Многие из наших людей также умерли. Нас предали, и они захватили нас врасплох.

Николсон молча смотрел на Телака, краем глаза уловив силуэты со штыками за спиной Телака — целых два. Телак, видимо, здорово сражался, прежде чем его удалось одолеть. Николсон тотчас горько пожалел о только что произнесенном несправедливом обвинении и открыл было рот, собираясь сказать об этом, но тут же задохнулся от боли: штык снова впился ему в спину одновременно с тихим и злобным смехом Яматы.

Японский офицер на острие штыка повел Николсона по кампонгу. Впереди, по резко очерченному прямоугольнику света понуро брели остальные. Мисс Плендерлейт как раз входила в хижину, за ее спиной шла Лина, затем Гудрун с Питером, за ними следовали боцман и Ван Эффен. У двери Гудрун вдруг споткнулась обо что-то и едва не упала, увлекаемая весом мальчика. Конвоир грубо схватил ее за плечо и толкнул. Возможно, он хотел протолкнуть ее сквозь дверной проем, но девушка и ребенок с силой врезались в притолоку. Николсон услышал глухой стук головы о твердое дерево, резкий вскрик больно ударившейся девушки и пронзительный, надрывный плач Питера. Шедший за девушкой Маккиннон прокричал что-то неразборчивое — на своем родном, гэлльском, догадался Николсон, — и, сделав два быстрых шага вперед, бросился на толкнувшего девушку конвоира. Однако приклад винтовки позади него был еще быстрее, и боцман не увидел его приближения…