К вопросу о равенстве полов - [8]

— Да хоть на полу, — отзывается Элла.

У меня родится маленький человечек. Разумный самечик. Первый на планете. Наверно, я должна гордиться?

Страшный грохот в дверь.

— Именем закона! Откройте!

— Сонь, открой, а то ведь дверь снесут.

Сонька откидывает одеяло, нашаривает шлепанцы, зажигает свет.

— Девочки, это за мной, — Элла бледнеет прямо на глазах.

Щелкают замки.

— Позвонить трудно? Зачем дверь-то ломать? — Сонька верна себе. Ее грубо вталкивают в комнату, топот сапог на кухне, в коридоре, блеск вороненой стали. Сажусь на кровать, наблюдаю за спектаклем. Эллу прислонили к стенке и шмонают. На ней один халатик, но все равно шмонают. Хлопают двери ванной и туалета. Что у нас в ванной?

— Мало мне месячных, теперь вас принесло, — слышу свой сиплый, словно прокуренный голос. А что? Хорошая легенда.

Элла выходит из ступора.

— Не получите, слышите! Ничего не получите! Это мое!!! — визжит, хватает в охапку гомеостат и бросается к окну. Звон стекла — и тридцатикилограммовый сундук вылетает в темноту ночной улицы. Через секунду доносится грохот.

Немая сцена. Так я ее и запомнила. Шум дождя, Элла в тесном халатике у разбитого окна, черные мокрые кожанки, Сонька с гордым и независимым видом…

— Мало мне месячных, теперь окно выбили… Соня, тебе нельзя волноваться, ты девочку носишь, — не к месту вспоминаю я. Элла начинает смеяться.

— Получили?! Съели?! Вот вам мои образцы! Вот вам результаты! — она давится словами сквозь смех, сползает на пол, а по руке прокладывает дорожку капля крови. Еще пара черных курток прибегает с улицы. Старшая оперативной группы тянет из кармана мобильник. Докладывает начальству. Слов почти не слышно. «Выбросила в окно». «Да, сама. С восьмого этажа». «Нет, восьмой этаж, одни осколки». «Сошла с ума? Да, очень похоже. Невменяема». «Поняла».

Смех Эллы переходит в рыдания. Ее гладят по волосам, усаживают на диван. Кто-то приносит с кухни непросохшее белье, в восемь рук одевают и уводят под локотки. Опергруппа удаляется, конфисковав напоследок швабру и совок. Сонька прислушивается к шаркающим звукам во дворе потом занавешивает окно мокрой простыней из ванны, двигает на место диван. Я, словно истукан, сижу на краешке кровати.

— Зачем она титан в окно выбросила?

— Это не титан. Гомеостат.

— Одна фигня.

— Там образцы. Ну, яйцеклетки. Каждая в своем пенальчике. Один из пенальчиков пустой. А теперь там одни осколки…

— Головастая баба… Ты тоже молодец! Быстро про простыни смозговала. Одна я голову со страха потеряла.

Сейчас Сонька начнет комплексоваться. У нее всегда — с задержкой. А волноваться ей нельзя. Поэтому глупо хихикаю, обнимаю ее за плечи и валю на одеяло.

— Ты чего? Смешинку съела?

— Хуже, Сонька! Невинности лишилась, — хихикаю я.

— Ну и дура! — авторитетно заявляет Сонька. И фыркает.

Кризис миновал. Страха и неуверенности больше нет. Теперь она не знает, то ли сердиться, то ли смеяться. А я чувствую смертельную усталость.

— Спать, подруга. Давай спать.

— Слушай, а что они с Эллой сделают?

— Ничего… Теперь — ничего. Отвезут в психушку, через месяц выпустят, — сонно бормочу я. — Теперь она им не нужна…

На следующий день подаю шефу заявление на перевод в биосферный заповедник в южной Макдонии.

— Бежишь? Правильно. Все умные бегут. Но ты — дальше всех… Это ты хорошо придумала — насчет заповедника. Заповедник стабилисты не закроют. Заповедники в русле их политики. Не знаю, какому ведомству передадут, но не закроют, — словно сама с собой бормочет шеф. Выскакиваю как ошпаренная. Лицо пылает.

— Что с ней? — спрашиваю у Лолочки-секретарши.

— А ты не знаешь? Всех самцов с неустранимыми последствиями экспериментов приказано усыпить. А остальных — сдать в питомник.

— С неустранимыми — это как?

— Ну, стерилизованных и с железками всякими в организме. С фистулами, электродами, что там еще физиологи им вшивают? Ты же знаешь, ее сын…

— Так чего ждете? Столы готовьте! Оперируйте, удаляйте все на фиг!

Лолочка округляет глаза, зажимает рот ладошкой и исчезает за дверью. Через минуту по трансляции гремит объявление. Всех хирургов и прочих вивисекторов созывают в конференц-зал. Отдел аналитиков получает благодарность в приказе. Вылететь из института с благодарностью — такого на моей памяти еще не было.

Ларма кивает на репродуктор:

— Твоя работа?

— Да.

— Что на этот раз?

— Провела генеральную линию института на ближайшие три дня.

Выдергиваю ящики стола, высыпаю все в кучу.

— Лар, я уезжаю.

— Далеко?

— В южную Макдонию. Буду жить на фактории, охранять заповедник.

Выбираю из кучи личные вещи и кой-какие бумаги. Остальные подбиваю в пачку и перетягиваю шпагатом.

— Это для костра.

— Какого костра?

— Дня через три узнаешь.

Ларма на минуту задумывается. Я любуюсь ее лицом. Люблю смотреть, как она думает. Не знаю никого с таким острым, пронзительным умом.

— От кого информация?

— От Эллы. Ее вчера взяли у меня на квартире.

Быстрый взгляд на график дежурств по институту. Наблюдаю за мыслительным процессом. Сейчас сопоставляются сотни фактов и фактиков. И расписание дежурств, и серый фургон у главного входа, и незнакомые кожанки на вахте, и опечатанные двери на этаже генетиков. Каждый фактик занимает свое место в мозаике.