К вопросу о дельфинах - [2]

Я опять и опять беседовал с Ники. Обошел все бассейны и в третью или четвертую ночь побеседовал с каждым дельфином в отдельности. А на пятую ночь не выдержал — я действительно лишился рассудка после всего, что услышал, — и выпустил дельфинов в океан. Больше не мог спокойно смотреть, как профессор истязает их, а они, мучая себя, стараются как-то приспособиться к его зверским исследовательским методам. Вот как все это началось.

«Знакомая история! — сказал я сам себе. — Шизофреническое раздвоение личности. Многократно описанный синдром». И вдруг услышал рядом с собой тихий смех.

— А знаете, ведь и люди могут так разговаривать друг с другом. Стоит только захотеть и чуть-чуть поупражняться. Хотите, я повторю то, что вы сказали сейчас? Вы сказали: «Знакомая история. Шизофреническое раздвоение личности».

В состоянии какого-то гипнотического сна я оказался посреди шоссе, под звездами и под луной, которая проложила по океану новое мерцающее шоссе.

— Хорошо, что вы отпустили такси. Вернемся мы пешком, ночь хорошая, и мы чудесно прогуляемся. Вы человек добрый, поэтому я и доверился вам. Знаете, у дельфинов я научился распознавать людей и редко ошибаюсь, потому что научился иногда слышать то, о чем люди говорят сами с собой.

Передо мной вздымался волнами и глухо рокотал Тихий океан. Но сейчас это был не тот океан, в котором я вчера плавал. Это была живая масса без конца и края, которая вздымалась, рассеченная надвое лунным ножом. Она гипнотизировала меня миллиардом серебряных глаз и звала меня голосами миллиардов существ.

— Сейчас я позову их, — сказал мой провожатый. — Сидите неподвижно и слушайте себя. Обдумывать будете потом, сейчас самое важное — верить!

Он говорил громко и внушительно. Может, просто хотел перекричать шум прибоя?

— Вы должны верить! Верить тому, что услышите в себе. В этом нет мистики, нет и самовнушения. Это как разговор с собой. Когда вы захотите спросить их о чем-нибудь, спрашивайте себя, если захотите сказать им что-нибудь, скажите это себе. Но вы должны быть абсолютно искренни, так искренни, как человек очень редко бывает даже с самим собой. Ведь самое трудное для нас, людей, — освободиться от притворства и самообмана, от самообольщения и от мифов, которыми населен наш мозг. Если это вам удастся, вы будете разговаривать с дельфинами. Потому что это, видимо, язык Вселенной или жизни во Вселенной, или, по крайней мере, мыслящих существ во Вселенной. Мы тоже знаем его, каждый человек несет его в своих клетках, но он так редко проявляется в нас, что мы перестаем его понимать.

Волны внизу бились о скалу, она гудела и вздрагивала от ударов, а каждая клетка моего тела вздрагивала и гудела голосом океана. Мой ночной провожатый встал лицом к этой вздымающейся, говорящей живой массе без конца и края. И я увидел, что он больше не человек, не безумец, а часть этой массы, мускул илк клетка, издающая тот же протяжный, полный чудовищного стремления к соединению крик, что исторгался из бездны рассеченного лунным ножом океана. Я сидел и слушал его и уже не мог понять: мой ли спутник это кричит или криком заполнено все вокруг.

— Я ждал тебя, — крик вдруг превратился в слова. — Но ты опоздал.

— Извини, — ответил кто-то. — но я не один.

— Я видел. Кто это с тобой?

— Человек, который тоже любит вас.

— Нет, он не любит нас. Он боится.

— Да, пока еще боится, но он добрый. Где остальные?

— Сейчас придут. Они ушли наловить рыбы для тебя.

Я слушал эти два голоса, которые были совершенно одинаковыми, но все же это были два голоса. Мой провожатый внезапно обернулся, я вздрогнул и перестал их слышать.

— Первый приплыл, — сказал он мне.

— Я понял, — ответил я. — Слышал ваш разговор. Скажите ему, что я совсем не боюсь.

— Хорошо, — поколебавшись секунду, ответил мой провожатый, а я напряг слух, напряг до боли.

— Вы слышите ответ? — спросил он меня спустя некоторое время.

— Нет, — сказал я.

— Потому, что не сказали этого себе. Я ведь предупреждал вас, что вы должны быть искренни.

— А что он ответил?

— Что вы и теперь боитесь. Боитесь океана, меня, того, что в них, и того, что в вас самих, что рвется из вас наружу, чтобы соединиться с тем, что в них.

Я изо всех сил зажмурился, и взрыв темноты потряс меня, а вслед за этим взрывом наступила внезапная и полная тишина. Одновременно и тишина, и темнота, и пространство, которые увеличивались, ширились и превращались во мне в такую необъятность, какая существует, наверное, только между галактиками. И в этом межгалактии мой голос произнес:

— Нет, уже не боюсь…

— Да, теперь ты боишься меньше. И мы можем стать друзьями. Ты перестал быть человеком в вашем смысле слова, человеком — телом, а я для тебя больше не животное, и мы сумеем понять друг друга.

— Но что же мы тогда? — спросил я с напряженным ожиданием.

— А вот этого я не знаю, — беспечно фыркнул он, и тут я увидел, что он весело кувыркается в волнах, как это обычно делают дельфины, — увидел, но глаза у меня были закрыты! — Сейчас мы знаем только, чем мы не являемся и чем не должны быть. А вы, к сожалению, еще не дошли даже и до этого.

— Раз мы друзья, нам не следует обижать друг друга.